Премьера

— Господи, а я думала, меньше нас никто не получает! А если женится? На что же они жить-то будут?

— На мамину зарплату, — с усмешкой пояснила третья, как потом выяснилось, заведующая костюмерным цехом.

— Да, нынче детей мало поставить на ноги, их бы хоть до пятидесяти лет прокормить.

— А то и до пенсии…

— Александр Васильевич, — наконец обратилась к нему Грибанова, — вам не скучно с нами?

— Нет, что вы! А я не мешаю?

— Разговор у нас, как видите, сугубо житейский. Домашний.

Все они и вправду выглядели как-то по-домашнему за этим шитьем, и Грибановой это очень даже шло, делало ее более мягкой, пожалуй, уютной, и что-то уже тогда шевельнулось в душе Половникова, он даже представил ее вот такой в своем доме, но тут в его воображении появилась рядом Серафима Поликарповна, а вслед — уже реально — перед ним предстал Заворонский и увел его.

И когда Владимирцев рассказал, как Антонина Владимировна уступила им комнату, в памяти Половникова она встала опять вот такой домашней, уютной. А когда он увидел Грибанову там, на Плющихе, в нем снова возникло то же чувство, что и тогда, и уже не покидало его. Он еще не мог понять, что это за чувство: то ли доверие, то ли симпатия, то ли еще более глубокое, но он не решился определить его, а может испугался…

После репетиций Эмилия Давыдовна сказала, что его ожидает Заворонский.

— Что же это вы, батенька, не показываетесь? — сразу начал наступление Степан Александрович.

— Так ведь не с чем пока.

— Медленно подвигается пьеса?

— Совсем не подвигается. Мне кажется, даже наоборот: двигается в обратную сторону. Вычеркиваю больше, чем пишу, — признался Половников.

— Это хорошо.

— Чего же тут хорошего? — удивился Александр Васильевич.

— А и верно — чего? Вы же нас, батенька, без ножа, режете! Мы ведь рассчитывали сезон ею открыть! Если, конечно, примем, — Заворонский поправился так поспешно, что Половников невольно рассмеялся.

— А что тут смешного?

— Ну хотя бы то, что я взялся явно не за свое дело.

— То есть?

— Да не умею я этих пьес писать! И с каждым днем убеждаюсь в этом все больше и больше!

— А вы «этих» не пишите. Вы напишите свою, — вдруг посерьезнев, сказал Заворонский. — Однако — недолго! У нас, батенька, тоже план!

— Финансовый? Так я же не только аванса, а и договора у вас не прошу. Я же с самого начала предупредил вас, что скорее всего из этой затеи ничего не получится…

— Послушайте, Александр Васильевич! — теперь уже совсем резко, пожалуй, даже обиженно остановил его Заворонский. — У нас действительно есть финансовый план. Но есть и творческие. Ведь я уже составил график репетиций, а вы пока и не мычите и не телитесь!

— А вдруг я не отелюсь?

— Отелитесь! И никуда теперь не денетесь! Я это не просто чувствую, а знаю! — воскликнул Заворонский и выскочил за дверь, оставив Половникова посреди своего кабинета растерянным.

«А что он знает? — подумал сразу Половников и почувствовал, что краснеет. — Может, про Антонину Владимировну? Но он же ничего не может знать!»

И, вспомнив, что репетиция уже давно закончилась, он бросился вниз, схватил свое пальто и шляпу и, одеваясь на ходу, миновал длинный низкий подвальный коридор, ведущий в артистическую вешалку.

Пробегая сейчас этим коридором, Александр Василювич инстинктивно нагнулся и, наверное, поэтому миновал дверь, ведущую в актерский буфет, ткнулся в какую-то, но она была заперта, а тут позади него открылась другая, сквозь нее пробежал Владимирцев, Александр Васильевич собрался было окликнуть его, но, пока собирался, тот оказался уже далеко, эхо его шагов гулко перекатывалось по трюму.

Александр Васильевич нырнул в дверь, через которую только что проник в этот гулкий коридор Виктор Владимирцев, и обрадовался, увидев сатуратор с газированной водой. За сатуратором должна быть комната месткома, где обычно играют в домино рабочие сцены, потом — доска объявлений, а за ней — буфет и актерский гардероб.

Все оказалось на своих местах, даже очередь в буфете, и Сема Подбельский, стоявший в этой очереди вторым или третьим, подморгнул ему: мол, становись впереди меня. Антонины Владимировны ни за столиками, ни в очереди не было, и Александр Васильевич бросился в расположенную рядом вешалку. Он знал уже, что тут у каждого свой крючок, утром успел заметить, что Антонина Владимировна повесила одежду на своем, а сейчас он был пуст и самодовольно загибал свой никелированный нос кверху. «Может, от этого и возникло выражение: «Оставить с носом»? Надо проверить», — на бегу подумал Половников и бросился к двери, чуть не наткнувшись по пути на вахтершу Фенечку.

— Вот оглашенный! — успела она не только возмутиться, но и шлепнуть его веником.

— Прозевал! — сказала гардеробщица, выждав, пока эхо бухнувшей за ним двери хотя бы наполовину уляжется. — Однако ты не шибко махай своим веником! Все-таки он пока посторонний. А Тоша-то тоже хороша! Могла и подождать, для виду хоть перед зеркалом повертелась бы! Оне, когда ждут, все перед зеркалом вертются!