Премия «Мрамор»

Свидание третье. Лето. Пятнадцать. Ломается голос. Фото у сквера. В руке гладиолусы. Речи ведут, принимают в лицей. Двойка по химии. Пять по предмету — некоему, что сживает со свету метафизической музыкой всей. Это снова я, собственной персоной. Поступил в лицей при университете и счастлив, что немецкого больше не будет. Начинай поскорей зубрить английский, идиот, чтобы не позориться через пятнадцать лет перед англичанами! Тополя сбрасывают на мостовую дневную норму сухой листвы, под кроссовками приятно хрустит. Идти невыразимо легко, тем более что каждый шаг нежно обведен бас-гитарой: кажется, где-то в конце аллеи рок-концерт. Гулко бухают ударные. Подключились неожиданно, но в тему духовые, музыка пошла плотными волнами, упруго срезонировали легкие, и кто-то написал песню. Прежде чем вступил голос, я понял, что группа изощряется у меня в голове.

Результатом третьего свидания стали пятимесячные курсы игры на шестиструнной гитаре, стоимость обучения 25 рублей, занятия четыре раза в неделю с 18:00 до 19:30. Не слишком ли много числительных в одном предложении? Также разнообразила жизнь тайная мука мужских рифм “ночь-прочь” и “кровь-вновь”. А что, хорошие черно-красные рифмы, по моему теперешнему разумению.

По сию пору горжусь, что знаю нотную грамоту, и хоть сейчас могу вполне сносно слабать “Прелюдию” Иванова-Крамского или “К Элизе” Бетховена. В крайнем случае, всегда заработаю на жизнь, играя в метро.

Итак, выплывает классическая тема: рифмы сломали слегка интровертному подростку жизнь, затруднили социализацию и спровоцировали прогрессирующий алкоголизм. Как далеко было тогда до этого! Гораздо дальше, чем читателю. Самое время рассказать о табурете Высоцкого. Но сначала был зонтик Рейна, все по порядку, хронология для автора сего строгого сочинения — святое.

Евгений Борисович Рейн, отдадим ему должное, великий литературный мистификатор. “Все мои ученики умирают, — жаловался мэтр на презентации своей книги поэм в ЦДЛ, — Иосиф, Борис, Леонид”. Не знаю, как Леонид Шевченко, зарезанный ранним, кажется, апрельским утром пьяными уголовниками в своем родном Волгограде, а истинным учеником Рейна, правда, заочным, был ты. В апреле 1997-го, сбежав со скучной читки стихов, мы пошли к Рейну, которому звонил из Волгограда Леонтьев и предупредил, что зайдет такой молодой поэт из Екатеринбурга Борис Рыжий, помните, я вас знакомил в Питере? Конечно, помню, пусть заходит — проорал в трубку Рейн. Я не ожидал, что ты меня возьмешь — дружба дружбой, а табачок всегда был врозь. Рейн открыл дверь сам лично, впустил в прихожую, выслушал. Бориса не узнал, как и через два года в Питере на Пушкинском фестивале. Извинился: работает с автором, принять, к сожалению, не сможет. Подписал нам “Сапожок”, книжка была моя, но чтобы не было обидно, решили считать ее общей. Она и сейчас наша общая, могу показать автограф. Дорогим Рыжему и Дозморову с приветом Рейн. Семнадцатого ноль четвертого девяносто седьмого. В суете и потемках прихожей я взял не свой зонтик, который, по общему согласию, оставили в качестве литературного трофея и сувенира. Обменяться зонтами с учителем нобелевского лауреата — это сто очков вперед на любой вечеринке. Байка сезона, исполняется по просьбам слушателей. Евгений Борисович, не волнуйтесь, ваш большой клетчатый зонт в целости и сохранности и очень пригодился мне в Шотландии, где и в июне холодрыга и дождь. Обратный обмен невозможен, увы.

Тут нам еще задали на дом сочинение “Как я провел лето”. Так вот. Летом я изоврался в прозе.

Через час мы с Эндрю поедем в ближайшую деревеньку проверить электронную почту. Машина его, бензин мой: у Эндрю ноль на счете в банке и семьдесят пенсов наличными. Вчера он вежливо ругался по телефону с издателем и даже слегка угрожал прекратить перевод, пока не получит обещанного. Сегодня ждет денег на счет. Только не подумайте, что английские переводчики голодают, как их русские коллеги. Вовсе нет. Это моей жене за три месяца труда над переводом книги одного британского семейного терапевта заплатили пятьсот долларов. То есть столько, сколько Эндрю зарабатывает в день. Еще бы, если брать 80 фунтов за тысячу слов… Ну-ка, бывший реализатор ночного ларька на углу Малышева-Восточной, быстро посчитай, сколько заплатят за переложение “Войны и мира” с русского на язык родных британских осин? Вот откуда на Западе столько дурных переводов, ворчит Эндрю, но ведь на меньшие деньги сам, хитрец, не согласится. Акунин принес модному переводчику небольшой домик в Италии, час езды от Рима, час до моря. Пелевин — это обои, краска и новая сантехника для скромного жилища, Стругацкие — кухня и обстановка. Сейчас мечтает заняться наконец Толстым. Внесите меня в список приглашенных на новоселье, дорогой Эндрю!