Прения сторон

— Еще бы не хорошо! У меня теперь только одна мечта…

— А вазу вашу заберите…

Но Папченко упрямо покачал головой:

— Извините, обратного хода не имеет…

Когда Папченко ушел, Аржанов упал в кресло и расхохотался:

— Подношения! Подарки! Подпольные гонорары! Миллионы с неба! Ради этого примирительного шампанского я даже себе палец порезал.

Ильин вышел из дома совсем в другом настроении. Шампанское, Папченко, ироничный Аржанов — все это как-то встряхнуло его. В канцелярии Верховного Суда Аржанов умно и тактично взял Ильина под свое покровительство. И Ильин невольно повторял за Аржановым его движения, улыбался тем, кому улыбался Аржанов, и не обращал внимания на тех, на кого Аржанов не смотрел.

— Посидим где-нибудь? — предложил Аржанов, когда они вышли из Верхсуда. — Здесь, правда, только «Россия», но спросим окрошку, это они умеют…

— Невозможно, у меня прием с пяти…

— Ничего, ничего, клиент, если ему позарез, подождет. А я думаю, что одному вашему клиенту, или, вернее, одной вашей клиентке, вы сегодня как раз будете позарез. Давайте хоть в павильон зайдем…

Кое-как пробились в кафе, заказали какой-то борщок. «Со льдом, со льдом!» — кричал Аржанов, но никто его здесь не слушал.

— Так вот, дорогой Ильин, знакомился я сегодня с обвинительным заключением по этому самому экспериментальному цеху. Никто ни единого слова против Сторицына, один только ваш Калачик…

Ильин улыбнулся:

— Сами же вы мне его и подсунули!

— Ладно, будет время — еще скажете мне спасибо. Самохинское дело хорошо для «избранных речей»… А Калачик… С каким удовольствием я бы сейчас рокировался: мое дело защищать жуликов, а не ученых мужей, попавших впросак.

— Вы настолько уверены в бескорыстии Сторицына?

— Я, Евгений Николаевич, не поп, и я Сторицына не исповедую, а защищаю. Моя позиция: человек порядочный попал в руки мошенника. И мне кажется, такая позиция и в ваших интересах. Калачик глуп и не понимает, что если суд, основываясь на его показаниях, установит стабильную группу…

— Нет, я думаю, Калачик не глуп, — возразил Ильин. — Я его еще не видел, но его показания на предварительном следствии…

— Дорогой коллега! Я ценю ваш огромный опыт, но в адвокатуре вы еще неофит… Мало ли что брешут на предварительном! На вашем месте я бы ему посоветовал снять оговор. Оговор — вполне классическая ситуация.

— Мне уже кое-кто намекал: брешет твой Калачик…

— Будет время — прямо скажут. А по-моему, вместо того чтобы на потеху публике устраивать бои между адвокатами, я бы лучше оспаривал сумму убытков: уверен, что защите — конечно, не каждому порознь, а всем нам вместе — удастся доказать сумму ниже потолка. Есть в деле эпизоды прямо сомнительные, например вся эта гостиничная эпопея — просто чепуха…

— Любопытно становится, — сказал Ильин и крикнул официанта. — Счет, пожалуйста.

21

Кончился день, но по-прежнему было душно и угарно. Небо сверкало и гремело, но так ни одной капли и не пролилось. Москва казалась покрытой копотью и странно пустынной. Все старались после работы уезжать за город.

Каждый раз, когда Ильин сталкивался со стихией, он вспоминал войну. Года два назад в Ленинграде он попал в наводнение. На Васильевском острове, где помещалось отделение конторы, вода прибывала с утра, Ильин из окна любовался полноводной Невой, потом то да се, пообедали, и как раз, когда выходили из столовой, Нева хлынула на берег. Набережная быстро опустела, промчались пожарные, и разом все обернулось воспоминаниями о войне: Ильины жили тогда в Химках, совсем близко от фронта, целыми днями слышался пушечный гул, а в школе во время уроков дрожали стекла.

Жара в Москве, копоть и сухие молнии снова напомнили Ильину сорок первый год. Постоянное предгрозье томило, действовало на нервы, хотелось спать, но как уснуть в такой духоте?

Ильин не любил возвращаться в пустую квартиру, хотя сейчас, может, оно и к лучшему. И пока он шел домой, он пытался прокрутить все, что произошло за эти дни между ним и Иринкой. Пощечина, которую она влепила Андрею, до сих пор горела, но ведь было и ночное примирение…

И он стал дальше раскручивать ленту — очередь до востребования, заляпанный чернилами почтовый «торт»… Еще крутанул. Бежит к такси, слушает болтовню Большого Игната и вот стоит у двери, прислушиваясь к Иринкиным шагам, благословляя судьбу за то, что там, в Средней Азии, ничего не произошло.

Ничего не произошло. Формула была удобной: она позволяла бесстрашно возвращаться домой и ждать Лариных писем.

Часто он думал: а что, если Лара все-таки приедет в Москву? Вполне возможно, что ей дадут отпуск и она приедет. Что же будет? И он отвечал себе: да что будет, то и будет. Но иногда он видел самолет, идущий на посадку, и самого себя: вот он тычется взад и вперед с нелепейшим букетом цветов, вот номер в гостинице и графин с застойной водой.

— Как вы живете, милый друг?

— Благодарю вас, хорошо…

— Судя по письмам, действительно неплохо.

— Когда я была последний раз в Москве, эту церквушку еще не откопали…

О господи, господи, какая еще церквушка, все вместе напоминает разговорные тексты для иностранцев.