Прения сторон

Мелькнула обычная мысль: «Я это или не я?», — но, вместо того чтобы поскорей уйти из холла, он пристально вгляделся в зеркало. Чье-то чужое, усталое и помятое лицо настороженно смотрело на него. Впалые щеки, круги под глазами и какой-то загнанный взгляд. В самом деле, он это или не он?

«Давно ли я стал таким, — думал Ильин, разглядывая себя в зеркале. — Недаром Большой Игнат… Но неужели же настолько? Худо, брат, худо…» — думал он, поправляя галстук. В эту минуту весь сегодняшний день — крах в суде, Поль, Саша, несчастная Туся и Ларино письмо — все, все отступило перед этим зеркалом.

— Гражданин, — снова запела дежурная.

Но зеркала в этой гостинице были повсюду. И в коридоре, и в холле, и возле лифта, и даже в самом лифте. И во всех этих зеркалах Ильин видел себя: свой мешковатый костюм, несвежий воротничок и нечищеные ботинки. Не спасали и феэргешные очки, которые очень шли тому Ильину и весьма комично выглядели на этом.

И еще раз, перед выходом на улицу, он увидел себя в зеркале рядом с молоденькой длинноногой шведкой, весело тащившей свой ярко-желтый чемодан через весь холл. «Чему она смеется? — раздраженно подумал Ильин. — Что, собственно, здесь веселого: портье хочет ей помочь, а она отказывается от его услуг; это не смешно, это глупо…»

Возле гостиницы шла обычная суета. Шведские туристические машины с высоко поднятым салоном — говорят, что в таких машинах есть и бар, и душ, и уборная, — с трудом лавировали среди легковушек, водители рейсовых такси кричали, как на базаре: кому к трем вокзалам? кому в Шереметьево? кому в Домодедово?

«А вдруг она еще там и ждет самолета?» — думал Ильин, стараясь мысленно представить себе их встречу:

«Лара, милая Лара!»

«Вы приехали, чтобы проводить меня?»

«Я приехал, чтобы вы остались!»

«Зачем?»

«Дело в том, что я только что видел себя в зеркале…»

«Ах, вот что! Да, помню, полгода назад вы тоже смотрели на себя в зеркало и почему-то ненавидели того упитанного мужчину и мечтали научиться страдать…»

«Разве я говорил вам об этом?»

«Что вы… просто я взяла помело и пролетела над вами, когда вы уже баинькали… Кажется, вы подозревали себя в том, что ваша жизнь сложилась слишком счастливо…»

«Да, как-то так получилось…»

«Но, кажется, вы пришли к выводу, что везение — тоже социальная категория?»

«Вы и это знаете?»

«И это, конечно, и еще то, что вы готовы посвятить меня во все ваши мысли, которые вам приходят во сне и наяву. Но я больше этого не хочу. И выбрасываю свое помело».

Помело! Да и Ларины «полчаса на московской земле», наверное, давно уже кончились.

Из гостиницы, разгоряченные ужином, вышли шведы и начали рассаживаться по автобусам. Подъехала машина с зеленым огоньком, очередь на такси дрогнула, еще подкатывали машины самых разных марок и колеров, какая-то развалина, скрипя тормозами и дрожа всем своим давно поржавевшим телом, остановилась возле Ильина.

— В парк, через центр! — прокричал водитель. — Красненькая!

Ильин не откликнулся. Он поднял воротник, нахлобучил кепку и двинулся прочь от гостиницы. Но за поворотом ржавая развалина догнала его:

— Довезем, давай на полбанки!

Ильин не отвечал, а развалина еще долго тащилась за ним, треща и, кажется, еще больше разваливаясь.

— Садись за трояк! — крикнул водитель, и Ильин совсем близко увидел багровое лицо, все в каких-то мелких буграх и рытвинках, и почувствовал запах перегара. Он перебежал улицу по красному свету, свернул в переулок, потом в другой, быстро петляя, словно боясь, что ржавый мотор и здесь настигнет его. И только в третьем переулке остановился и перевел дыхание, как будто избежал какой-то страшной опасности.

Этот третий переулок был тихим и почти пустым, ровно светились огоньки над номерами домов, слышался голос Озерова: «Матч подходит к концу, именитых противников, по-видимому, устраивает ничейный счет».

«Ни черта это никого не устраивает», — подумал Ильин. Он был в том настроении, когда все примериваешь на себя — и матч в Лужниках, и машину с баром, и тихое свеченье огоньков над номерами домов.

«Го-о-о-ол! — неожиданно заорал Озеров. — Го-о-о-ол! Как говорится, под самый занавес!»

Ильин почувствовал страшную усталость. О нем всегда говорили: этот двужильный! И в самом деле, он легко работал ночами и после трех-четырех часов утреннего сна приходил в контору со свежей головой и с новой готовностью взять на себя трудное дело.

А иначе — ценили бы его так, как ценили?