Преображение человека

На станции как будто продолжалась еще "Наклонная Елена": паровоз, маневрируя, пыхтел и свистел, угольным дымом пахло, угольные склады растянулись вдоль пути, рельсы были навалены под навесом, несколько человек шахтеров-татар, направляясь домой, сгрудились на платформе со своими мешищами... Но в зале первого класса были как бы новые люди: чисто одетые, собирающиеся куда-то уехать... уехать так же, как собирался он.

В одном углу разговаривали оживленно двое, по виду конторщики.

- ...Тенор, два альта, первую скрипку, - вот и все, - говорил один, с победоносными усиками и в шляпе пирогом, другому, с усами плохими и с краской в лице, но тоже, должно быть, музыканту.

- Двух альтов не соберешь, - отвечал другой.

- Как не соберешь... А Мишка Криворучка?

- Только Мишка.

- А этот... что ты говоришь?! Этот, глаза лупоглазые... черт его знает...

- Сивограч?.. Да он в Кривой Рог уехал.

- Ишь, черт!.. Ну, тенор, один альт, первая скрипка, вторая скрипка?

- Это можно.

- Ну и ни черта! С одним альтом.

- Да и с одним альтом ничего.

- А конечно ж... Вот черт!.. Уехал!.. Давно?

- С месяц.

- Ну, и с одним альтом сойдет... Ничего.

Подумал немного, поглядел беспокойно.

- В Кривой Рог? Далеко уехал, черт его... А другого альта совсем нет?.. Одним словом, - никак нельзя?

- Н-нет!.. У нас нигде нет.

- Гм... Ни черта! - махнул рукой и ударил себя по ляжке. - И с одним ничего.

- Разумеется, что ж...

- Тенор, первая скрипка, вторая скрипка, альт... А модные танцы знают?.. Па д'эспань? Шакон?..

"Опять где-то свадьба, - подумал насмешливо Матийцев: представил Лилину свадьбу. - У нее-то уж наверное будет какой-нибудь полковой оркестр... и танцы несколько более модные..."

А в другом углу тоже поджидали поезда подполковник с огромной головой и путаной бородой, в черных очках, скрывающих косоглазие, и пожилая высокая дама, у которой ярко и страшно блестел изо рта золотой зуб.

Что-то рассказывал оживленно подполковник:

- И вот на границе у этой моей спутницы, - вообразите! - находят... как это... Ах, боже мой!.. - защелкал пальцами, - вот из вишен варят...

- Варенье, что ли?

- Варенье! Вот именно: варенье!.. Пять банок, не особенно больших средних... да. Извольте, говорят, заплатить штраф шесть-де-сят восемь рублей! За пять банок... этого... а?

- Да она бы их отдала им просто...

- Вот! Она: "Возьмите их, пожалуйста, себе, когда так... мне они не нужны"... - "Нельзя, - нам они, сударыня, тоже не нужны, а извольте-ка заплатить штраф за обман... шестьдесят восемь рубликов!.." Заплатила.

- Заплатила?

- Заплатила!

Дама сверкала, улыбаясь, своим золотым зубом, а Матийцев смотрел на нее с испугом: "Вот и у Лили лет через пять появится вдруг такой же зуб... какой ужас... Появится, и любуйся им целую жизнь... Какой ужас!"

Но еще ужаснее показалась Матийцеву другая дама с двумя небольшими детьми: плосколобая, с маленькой головкой, такая некрасивая, что было страшно как-то, что у нее вдруг дети.

"Как ты смеешь иметь детей? Ты не смеешь иметь детей!" - так назойливо и четко думал Матийцев, точно шептал, остановясь перед ней и упорно брезгливо глядя прямо в ее маленькие глазки и тяжелую нижнюю челюсть. Дама наливала в чашки молоко из бутылки, как всякая мать, дети болтали ногами и гнусавили, как всякие дети, но Матийцев, отходя от них и возвращаясь и опять брезгливо следя, назойливо думал: "Как ты смеешь иметь детей? Ты не смеешь иметь детей!.." И сердце у него явно болело, то толчками, то сплошь. А на перроне, куда вышел освежиться Матийцев, просторный круглолицый малый говорил бабе в теплом платке, что он едет "на ярмарок менять коня лутчева на коня худчева", и баба говорила: "Ты и вправду не вздумай..." Рядом же с ними кто-то спокойный, с лицом подрядчика из калужских плотников, полускивая жареные семечки, рассказывал другому такому же: "Повздорили, - а парнишка был при силе, - как вдарит его в легкое место под сердце, - у того изо рта пена клубком, - пять минут жил..." А другой, тоже пуская семечки, соглашался: "Это бывает..." Голодного вида щенная сука на трех ногах, пегая, с просящей мордой, приковыляла к ним, подрядчик болтнул в ее сторону ногой; она пробралась к просторному малому; малый зыкнул на нее: "Пшла, черт!" Из кучки шахтеров-татар еще издали кто-то бросил в нее чуркой.

И небо над станцией было все в вечерней заре, такой желчной, растревоженной, сырой, чрезвычайно неуютной, как будто ему и в высоте нестерпимо и ближе к земле - чадно. От него лица у всех повосковели, лохматые осокори, взъерошенные ветром, имели вид тоскующий и несколько с горя пьяный, и грачи в них омерзительно неприятно орали, кружась около гнезд, непричесанно торчащих во все стороны, собранных кое-как, без любви к делу и месту, лишь бы поскорее нанести яиц, навысидеть грачат и разлететься.

VI

- Вы, наверно уж, занимаетесь магнетизмом?

- Почему? - спросил Матийцев, удивясь.