Преображение мира. История XIX столетия. Том III. Материальность и культура

Хотя термин «индустриализация» был в ходу уже с 1837 года, а понятие «промышленная революция» (Industrielle Revolution), впервые зафиксированное в 1799‑м, стало научным понятием в 1884‑м, историки так и не смогли договориться об их единообразном употреблении[1]. Обширные дискуссии об индустриализации сложно анализировать: нет какого-то одного вопроса, на котором концентрируются дебаты. Скорее, нужно все время решать заново, о чем идет спор на сей раз. Сумятицу вносит и то обстоятельство, что участвующие в дискуссиях историки подходят к предмету с точки зрения разных экономических теорий. Одни видят в индустриализации процесс квантифицируемого экономического роста, главным двигателем которого были технологические инновации, другие считают более важным институциональные перемены, видят в этих процессах параллельный определяющий фактор и даже предлагают заменить термин «промышленная революция» на «институциональная революция»[2]. Едины же исследователи индустриализации в двух пунктах. Во-первых: экономические и социальные перемены в мире, которые проявляют себя к 1900‑м годам на всех континентах, восходят к инновационному импульсу, начало которому положено после 1760 года в Англии. С этим соглашаются даже те, кто считает такие инновации не очень значительными, а применение к ним понятия промышленной революции преувеличением. Во-вторых, никто не спорит, что индустриализация, по крайней мере в ее начале, везде была феноменом не национальным, а региональным. Даже те, кто считают важным значение институционально-правовых рамочных условий, какие могли предоставить в XIX веке национальные государства, признают, что индустриализация очень сильно привязана к наличию ресурсов в определенных местностях и что она не обязательно должна оказывать долговременное влияние на национальные общества в целом. Лишь некоторые страны мира к 1920‑м годам стали «индустриальными обществами». Даже в европейских странах – Италии, Испании или России – промышленно развитые островки не обязательно оказывали решающее влияние на общество в целом[3].

Интересные дискуссии развернулись в настоящее время вокруг следующих вопросов.

Первое. Новые и более точные оценки чрезвычайно фрагментарных статистических сведений показали, что рост английской экономики протекал в последней четверти XVIII – первой четверти XIX века в более медленном темпе и менее равномерно, чем это всегда утверждали сторонники теории Большого взрыва. Оказалось, что сложно найти данные, подтверждающие резкое ускорение промышленного роста даже в так называемых ведущих отраслях, вроде текстильной индустрии. Но если индустриализация начиналась постепенно и незаметно даже в своей «революционной» английской фазе, то встает вопрос, из каких предыдущих преемственных процессов она развилась. Идя вглубь, некоторые историки уже доходят до Средневековья и видят, начиная с той эпохи, несколько фаз перемен, укладывающихся в преемственность «промышленной революции».

Второе. Даже самые радикальные скептики, которые пытаются минимизировать понятие промышленной революции в количественных данных, не могут отрицать существование многочисленных свидетельств современников о качественных переменах, о развитии индустрии и социальных последствиях как начале «новой эпохи». Так было не только в Англии и европейских странах, вступивших на аналогичный путь развития вскоре после нее, но и везде в мире, где появлялась крупная индустрия, вводились новые режимы работы и образовывались новые общественные иерархии. Таким образом, необходимо ставить вопрос о соединении в описании и анализе индустриализации количественных и качественных аспектов. Представители так называемой институциональной экономики, которая видит в себе альтернативу (хотя и не особенно радикальную) господствующей неоклассической теории, делают среди качественных факторов полезное различение «формальных» ограничений экономической деятельности (прежде всего в договорах, законах и тому подобном) и «неформальных» ограничений (то есть господствующих в данной культуре норм, ценностей, условностей и тому подобного[4]). Такую богатую и многогранную картину индустриализации, безусловно, можно приветствовать. Существует лишь опасность, что ее заглушит избыток аспектов и факторов и от элегантности «экономных» моделей интерпретации придется отказаться.