Преодоление

Серпантин дороги, оставив ниже себя город, вывел автомобиль на сопку. Сохатый вышел из машины метров за пятьсот от макушки горы, чтобы, поднимаясь по тропе, вначале охватить взглядом весь памятник, а уж потом, подойдя ближе, понять частности. Винтовым нарезом тропы Иван Анисимович поднимался вверх. И по мере его восхождения "Алеша" немного как бы поворачивался и вырастал. Вначале была видна голова в каске, потом показались плечи, и наконец памятник открылся полностью.

- Здравствуй, Алеша! Как тебе тут, на вечном посту? Извини, что я нарушаю твой покой и гордое одиночество.

Нет, я ошибся, подумалось Ивану Анисимовичу. Ты никогда не бываешь одинок на своей сопке, прикрывающей город и порт от буйных северных ветров. Люди, живущие на этой земле, постоянно приходят к тебе и благодарят, как умеют. Приходят, приносят цветы, смотрят вместе с тобой в сиреневую даль, думая об отгремевших боях, о сегодняшнем дне и планах на будущее, гладят зенитные пушки, оставшиеся здесь еще с лихолетья. Сколько должно было дотронуться рук до стали их стволов, чтобы металл отполировать до блеска... Наверное, ты знаешь, но мне трудно представить, сколько людей благодарны тебе.

"Так или иначе, Алеша, но все мы, живущие, связаны с прошлой войной!.. Война могла застать человека в пеленках, она могла застать его в утробе матери, но она все равно коснулась его - все, происходящее в мире, не проходит мимо, а так или иначе проходит через человеческое сердце, через наши сердца.

Великая Отечественная вросла в нас, в нашу жизнь, жизнь наших отцов и матерей, жизни наших детей.

Ты, Алеша, не монумент. Ты - вечный гражданин, солдат, соединяешь нас с прошлым не только своим присутствием. Перед тобой не только город и сопки, залив и пришедшие поклониться тебе люди. У ног твоих надгробная плита памяти о всех погибших на Кольской земле в Отечественную. Память, признательность и глубочайшая благодарность живых светятся здесь трепетным цветком вечного огня, который сейчас, в полном безветрии, в великолепии рассеянного в небе света горит, как негасимый факел истории".

Иван Анисимович прикрыл глаза, стараясь представить "Алешу" и вечный огонь в полярную ветреную ночь. В насквозь пронизывающей вьюге для живущих в городе, для приходящих и уходящих судов вечный огонь увиделся ему, как маяк, который не только светил, указывая путь, но и согревал надеждой каждого, встретившегося на жизненной дороге с препятствиями, породившими неуверенность, сомнения. В темной ночи вечный огонь виделся Сохатому олицетворением людской доблести, сломавшей хребет черному злу во имя справедливости и счастья живущих.

"Видя тебя, Алеша, в ночном небе, - подумал Сохатый, - многие, наверное, словно бы слышат твой грубоватый от мороза голос: "Люди! Помните!"

Иван Анисимович подходит совсем близко к памятнику и вновь убеждается, что война не забыта. На теплом мраморе надгробия лежат живые цветы. Цветы здешние и цветы южные. Особняком лежат нежные чайные розы. Но почему-то повязанные зеленой лентой.

"Я видел венки с лентами, Алеша. Сам приносил цветы на братские могилы и могилу Неизвестного солдата у Кремлевской стены, но роз с такой лентой мне еще не приходилось видеть... Извини, Алеша, я подниму букет и скажу тебе, что это такое".

Генерал нагнулся, взял цветы в руки и расправил ленту.

- Послушай, Алеша! Я прочитаю тебе: "Спасибо вам всем, Алеша! Мы любим! У нас свадьба!"

Сохатый положил розы обратно на плиту, поправил ленту, чтобы люди могли прочесть слова. Потом, сняв фуражку, совсем не по-военному постоял с непокрытой головой минуту скорби, заново разглядывая вечный огонь, непрерывно обновляющийся в своем горении, и думая при этом, что вот так же из одного начала исходит вечная новизна жизни.

"Мы, наверное, с тобой, солдат, одногодки? Это при" ходили твои влюбленные и благодарные дети поделиться своей счастливой радостью".

Простившись с Алешей и вечным огнем, Сохатый обошел торной тропкой макушку сопки, спустился затем на нижнюю террасу и остановился на ней. Осталось сейчас лишь одно желание - стоять неподвижно и смотреть.

Северная сторона небосвода плавилась золотом. В золоте плыл ярко начищенный диск полуночного солнца, не слепящий глаз. Выше золото переплавлялось в светлую зелень и голубую бирюзу, которая на далеком юге наливалась бездонной ровной синью. Высоту неба я его нескончаемость подчеркивали покоящиеся в полной неподвижности невесомые лебединые перья редких облаков.

Наверное, невозможно передать словом и кистью видевшиеся отсюда сочетания цветов: воздух, небо в золоте, со своей зеленью, синевой и белыми облаками, были наполнены прозрачной розовой теплотой, которая не искажала чистоты красок, но присутствовала в них, согревая все кругом.