Преодоление

Стоял теперь в пустом коридоре скорого поезда, глядел в вагонное окно, чувствуя, как бесстыдно-откровенно счастлив, и счастье его свежо и остро, потому что молод, неисчерпаемо здоров, потому что стучат колеса и впереди ожидает неизвестность, а позади остался аэродром, товарищи, память – связующее звено между прошлым и настоящим. Мимо летели дорожные столбы, полустанки, леса, поля, деревушки, озера, и все казалось старлею доблестных ВВС необыкновенным и сказочным. И разноцветные домики, один краше другого, и стрелочницы с желтыми флажками, и машины, снующие по дорогам, и недвижное небо, и облака – вся русская земля с ее необозримыми просторами, с далеким манящим горизонтом. С детским восторгом он вспомнил доброго начальника штаба, неизвестно зачем напускающего на себя строгий и хмурый вид, вспомнил крепкое рукопожатие и всю безвозвратно растаявшую неделю, отпущенную на отдых – каждый день, каждую минуту вспомнил, – и ушедшее, канувшее в вечность снова вернулось, заволновало. Он увидел густую черную ночь, звездные россыпи, Наташку в меховой куртке, себя рядом, притихший военный городок.

– Видишь, Саня, тот равносторонний треугольник? – показывая в южный сектор неба, требовательно спрашивала Наташка. – Одна вершина треугольника – красная звезда Бетельгейзе, альфа Ориона. Другая – белый Сириус, альфа Большого Пса. Третья вершина – желтоватый Процион, или альфа Малого Пса.

– Нат, а как переводится название Проциона?

– Восходящий раньше Сириуса. Нам с тобой, Саня, Процион очень нужен. Это навигационная звезда.

– По ней можно определить страны света?

– И страны света, и даже курс. Видишь, как сверкает! Одна из ярких звезд неба. По блеску уступает только Сириусу.

– А сколько лететь до Сириуса?

– Лететь? – засмеялась Наташка. – Почти девять световых лет! До Проциона – одиннадцать.

– Одиннадцать лет со скоростью света?! Значит, эти звезды очень большие?

– Еще какие большие! По массе Сириус в три раза больше нашего Солнца, Процион – в полтора раза. Но светят они куда ярче. Сириус в двадцать раз ярче Солнца, а Процион – в десять раз. Так что, Саня, если бы мы сейчас оказались на Проционе, мы бы даже не увидели наше Солнышко невооруженным глазом – такая это слабая звезда.

– Жалко, – вздохнул Саня. – Я думал, Солнце видно из всех галактик.

– Ты не печалься, – подбодрила Наташка. – Солнце работает надежно. И дает жизнь. Не то что мертвый Сириус или Процион.

– А разве там не может быть жизни?

– Нет, Саня. Ее погубили белые карлики – невидимые спутники Сириуса и Проциона.

– Невидимые? Как же их увидели?

– Их никто не видел – о них догадались. Своим страшным тяготением белые карлики вызывают возмущение главных звезд и выдают себя.

– А почему карлики?

– Понимаешь, Саня, у них уже выгорел водород и ядра атомов упаковались так компактно – просто жуть! Один кубический сантиметр вещества белого карлика весит четыре тысячи килограммов. Представляешь?!

– Ничего себе кубик!

– Даже не поиграешь. Когда-то белые карлики считались сверхплотными звездами. А потом ученые открыли еще более плотные звезды – нейтронные. Только ты меня перебиваешь. Слушай про Процион.

– Мы уже пришли к Громовым, Нат.

– Вот жалко. Ну ничего, я тебе потом расскажу. Ты, Саня, должен знать навигационные звезды.

И Наташка рассказывала про далекие Солнца, попавшие в кабалу к белым карликам, про гигантские трагедии Вселенной, про загадочную частицу нейтрино, из которой, как из яйца, вылупился мир. Старлей доблестных ВВС слушал ее с раскрытым ртом и, как почемучка, засыпал вопросами. Границы недоступного расширились для него в те осенние ночи, когда воздух был особенно свеж и прозрачен, а небо казалось иссиня-черным и бездонным. Яркая, беспричинная улыбка то и дело вспыхивала на его лице, а почему она появлялась – к месту и не к месту – он толком не знал.

– Ты, Санеська, все улыбаешься, и улыбаешься, – сказала Маришка, когда они пили у Громовых чай. – Тебе холошо, да, Санеська?

– Очень хорошо, Мариша! – подтвердил он, удивляясь, что ребенок одним словом открыл истину.

– Здолово! Положи тогда мне еще валенья. Валенье такое вкусное-плевкусное!

– А ты не перемажешься?

– Нет, Санеська. Я аккулатная девоська.

Он с удовольствием ухаживал за Маришкой, потешно шепелявящей от того, что выпали сразу два зуба, за Наташкой, расспрашивал Громова о делах летных (начал тосковать по самолетам), уплетал за обе щеки воздушные безе, приготовленные Верой, и ему нравился этот дом, где сохранили большой стол, за которым можно собираться всей семьей, нравилось пить обжигающе ароматный чай, просто молчать и слушать.

– Значит, ты уезжаешь, Санечка? – спросила Вера, когда они вышли в прихожую.

– Сначала Наташу провожу.

– А вот Никодимушка мой отказался, – засмеялась Вера, ласково обнимая мужа. – Я сначала запечалилась: ненаглядный-то мой все на небо поглядывает и молчит. Не иначе, думаю, лыжи навострил. А он отказался.

– От чего отказался?

– Дело прошлое. – Вера быстро взглянула на мужа. – Тайны никакой нет. Его, Санечка, уговаривали инструктором к космонавтам перейти.

– Инструктором?