Преодоление

— Я пригласил вас, товарищ Карцев, за тем, чтобы сообщить вам приятную, надеюсь, новость. Имеется мнение вызвать вас на переподготовку в ВВС, предусматриваемую Законом о всеобщей воинской обязанности.

Карцев раскрыл рот от неожиданности:

— То есть как?

— В качестве пилота, разумеется.

Озадаченный Карцев вдруг запел в уме: «Потому, потому, что мы пилоты… пилоты… пилоты…» Помолчал под испытующим взглядом военкома, потер подбородок, спросил несколько задиристо:

— А вам разве не известно, что меня уволили из авиации?

— Известно, не беспокойтесь, — ответил тот небрежно и добавил: — Известно также и то, что у вас большой опыт инструкторской работы, что вы летчик первого класса, а это важнее. Надо учить молодежь и непосредственно в частях.

— В частях… — повторил следом Карцев и встал.

— Именно в частях. Да вы садитесь! Поговорим обстоятельней, ведь уезжать придется не на две недели. Подумайте, возможно, у вас возникнут вопросы или мысли в связи с этим.

Карцеву незачем было напрягать память и прибегать к помощи воображения, чтобы представить себе то, что продолжало жить в нем, запрятанное далеко. Сколько раз, бывало, работая еще верховым, глядел он в небо и думал: «А что делают сейчас ребята?» Он видел себя готовящимся к полету, надевающим летный костюм, видел на стоянке, в кабине самолета, но чаще всего в синем бескрайнем небе — на высотах, где кочуют перистые облака, блуждающим во тьме среди звезд…

Сейчас все это разом как бы придвинулось к нему, прошлое перемешалось с настоящим. Судьба неожиданно возвращает ему ни с чем не сравнимую радость, посылает его обратно к людям, которые не чувствуют себя полноценными, если не проверяют повседневно опасностью свои руки, нервы, мозг.

Конечно же надо, не раздумывая, говорить «да», но в Кариесе столкнулись два чувства: неистребимая жажда полета, более настоятельная даже, чем жажда жизни, и долг перед людьми, с которыми теперь он жил и работал, с которыми связывали его многие тревожные и напряженные месяцы. Бросить в трудный час бригаду, неукрощенный фонтан, начатую наклонную скважину и такой ценой обрести прежнюю жизнь по сердцу — это было ему не под силу. Возможно, никто из товарищей и не заикнется, если он уйдет. Солдат есть солдат. Но как поладить с собственной совестью?

Карцева стала бить легкая дрожь. Он приложил ладонь ко лбу. На смену первым минутам восторга пришло тяжелое чувство двойственности.

Тщательно подбирая слова, чтобы военком понял его состояние и не воспринял отказ как попытку уклониться от службы, Карцев поблагодарил за предложение и добавил, что, к сожалению, вынужден отказаться.

Сказал и почувствовал, как тоскливо сжалось сердце. Тяжко лишать себя самого сокровенного, лишать собственной волей, но иначе он поступить не мог.

На требование военкома обосновать причины отказа Карцев сказал:

— Я знаю, у вас большие права, но здесь вы вряд ли в силах что-либо изменить. Время невоенное, а я работаю на ликвидации серьезной аварии.

Военком слышал о делах в Венере, о них постоянно говорили и в горкоме партии, и в исполкоме. Спросил:

— И как долго намерены вы заниматься аварийщиной?

— То одному богу ведомо… подземному. А по расчетам специалистов, к лету должны управиться.

— Гм… Неужели вам, настоящему летчику, больше интереса быть простым рабочим?

— Быть простым рабочим — вполне достаточно, — ответил с обидой уязвленный Карцев.

Военком усмехнулся:

— Ваши слова достойны всяческих похвал, но здесь особый случай, когда, я полагаю, можно найти для вас замену.

— Директор конторы бурения да и управляющий трестом придерживаются другого мнения. Дело в том, что я не рабочий, а буровой мастер, занимаюсь проводкой скважины, с помощью которой мыслится задавить газовый фонтан.

— Вон как? Это мне не известно, — заговорил военком уже другим тоном. — Что ж, в таком случае положение в корне меняется. Дадим вам отсрочку, но летом, не обессудьте, от курортов придется отказаться…

— Не был в жизни ни на каких курортах. Для меня лучший курорт — боевой авиаполк, простите за громкие слова.

Понимающий взгляд военкома убедил Карцева в том, что слова его приняты правильно.

Поговорили еще о делах армейских, под конец военком, подмигнув, доверительно сказал:

— А какие ракеты пошли сейчас! — и причмокнул языком. — Новые ракеты… Вы таких не пускали, нет… Да, не пускали…

Военком снова подмигнул Карцеву.

Выйдя из военкомата, Карцев остановился во дворе, поднял глаза к небу. Там сдержанно и умиротворяюще рокотал пассажирский ТУ-104. Его тень мелькнула по скованной морозом земле, и скоро гул растаял где-то в стороне блеклого солнца. И опять сердце Карцева живо откликнулось на повелительный зов турбин.

— Новые ракеты… Гм… Превосходная вещь, должно быть… — пробормотал он невнятно. — Какой, интересно, маневр делают ребята, чтоб увернуться от этой превосходной вещи? — И Карцев задумчиво потер ладонью подбородок.

Не только стук часов…

Коль уж оказался в Нефтедольске, то надо и Середавина навестить. Что бы ему такое отнести? С пустыми руками неудобно являться в больницу.