Преодоление

К вечеру дымчатые дали зарумянились, и вода за бортами вспыхнула трепетным полыменем. Пока береговые рыболовы провожали недовольным взглядом теплоход, разгонявший волну, рябь сглаживалась, замирали тростники-шептуны, и только зеленые лапы нырнувших на ночь кувшинок чуть-чуть покачивались, убаюкивая голубых стрекоз, которые облюбовали на них приют.

Заря в июле держится долго. Пока смеркнется, пока проколют небосвод острые спицы звезд, пройдет еще часа полтора, лишь синь воды у берегов, поросших редкими деревьями и разнотравьем, густеет, да острее доносятся запахи полыни с холмистой пустоши.

Водные туристы свалили на корме пятнадцать мешков. В них резиновые оболочки байдар, поперечный и продольный набор, одежда, продукты и другие припасы. Как только теплоходик отчалил, Круцкий тут же представился капитану и минут через десять вернулся к своим коллегам, довольный собственной оперативностью. На судне, утрамбованном до отказа пассажирами, все же нашлась каюта для начальника главка. И вдруг — пассаж: Яствин наотрез отказался плыть в каюте.

— В кои веки выбрался на чистый воздух, а вы меня обратно в конуру?

Несколько смущенный Круцкий задумался: как быть? Отказываться от каюты, добытой с такими усилиями, просто некрасиво.

— Пусть Гера поспит с комфортом, — предложил Яствин, и единственная женщина отправилась из мужской компании в каюту. Остальные поставили на корме палатку, укрепив растяжки к леерным стойкам, а когда стемнело, поужинали при свете электрофонарика и, поболтав, улеглись спать.

Ночь выдалась безлунная, какая-то темно-зеленая. В прибрежном редколесье, точно створные знаки, указующие судам фарватер, виднелись белоствольные березы. Монотонно чахкал дизель, журчала, плескалась за кормой вода, навевая дрему…

Проснулись от гудка. Из-за леса брызнули первые лучи солнца. Мешки, палатка, перила фальшборта словно сизым пухом покрыты — роса. Отлогие волжские дали тонули в туманной дымке. Ни ветерка, ни облачка.

Теплоход причалил к пристани Мышкино, байдарочники выгрузили свой скарб, затем Круцкий отправился на базарную площадь разыскивать грузовую автомашину. Гера увязалась за ним: ей захотелось парного молока. Но ничего у нее не вышло, грузовик нашелся быстрее, чем ожидали. Шофер торопился. Побросали в кузов мешки, уселись, поехали лесной дорогой. Просто-Филя ехал в кабине, держа на коленях карту для точной ориентировки. По его словам, исходная точка маршрута километрах в тридцати, там, где берет начало речка Лубня. Солнце припекало все сильнее, встречный ветерок доносил благоухание цветущей липы. Вскоре стены леса разбежались, и в зыбком мареве открылось поле с поникшими усатыми колосьями поспевающей ржи, за которым виднелся белопенный клин гречихи. Он был как бы рассечен пополам густо — зеленой полосой зарослей ольхи и черемухи. Машина сбавила ход. Просто-Филя, высунувшись из кабины, оповестил, что именно здесь, среди этого сочного оазиса, и протекает река Лубня.

— Прошу любить ее и жаловать! — указал он королевским жестом на влекущие холодком заросли.

Мешки сбросили на опушке пустолесицы, поросшей метельчатой травой. Затих шум мотора уехавшей автомашины, рассеялся запах бензинового перегара, стало непривычно тихо. Птицы молчали, попрятавшись от жары, лишь стрекотали неистово кузнечики. Все пронизано солнцем, а под нависью ив, откуда доносилось щекочущее нос благоуханье донника, дремотно струилась прозрачная Лубня. Скорее смыть дорожную пыль, бросить с разбега в глубину разморенное зноем тело.

Туристы шумно пробирались сквозь гущу зелени, сбрасывая на ходу одежду и…

— А… а где ж река? — спросила Гера, оглядываясь изумленно.

В неглубокой ложбинке, куда они спустились, не было ни малейших признаков воды. Круцкий нахмурил брови, покраснел. Сделал оборот вокруг себя, потопал ногой, убедился, что под ним твердь и потребовал сердито у просто-Фили карту. Тот развернул пятикилометровку и они углубились в ее изучение. Тем временем Гера вскарабкалась по откосу на противоположную сторону ложбины и пошла дальше, продираясь сквозь кусты: не изменила ли вдруг речка русло?

Круцкий вертел карту так и этак, наконец швырнул ее с презрением просто-Филе:

— Где ты выкопал ее? На ней значатся речки, которые текли здесь в мезозойской эре! Что теперь делать? Будешь сам тащить все это на горбу обратно!

Просто-Филя мямлил виноватым голоском.

— Мне выдали ее в районном отделении… Я же не знал. Надо в разведку идти…

— Иди, ты, знаешь куда?.. — взъярился Круцкий и повернулся к прорабу спиной. Он готов был растерзать его. Подготовились, называется!.. Сгоришь от стыда перед Яствиным. «Работнички… — скажет. — Понадейся на таких…»

Просто-Филя воспринял бранные слова Круцкого, как приказ к действию, двинулся понуро вдоль мифического русла на север.

Столь оригинальное начало плаванья развеселило Яствина, или он сделал вид, что ему весело. Кивнув иронически вслед провинившемуся прорабу, сказал благодушно:

— Не стоит так… Обидится человек.

— Если человек дурак, церемониться с ним нечего, — возразил Круцкий.