Преодоление

Для ребёнка, особенно когда он любим, его родители самые красивые, сильные и замечательные люди на свете. Я точно так же воспринимал своих родителей, но однажды моя мама, перебирая семейные фотографии, вдруг сказала:

— Не понимаю, что твой отец нашёл во мне? Посмотри на него, ведь он настоящий красавец, а я обыкновенная девчонка из рабочей семьи, каких тысячи. И, вздохнув, продолжила: — Трудно жить с красивым мужчиной, всю жизнь я вынуждена опасаться, чтобы какая-нибудь красотка не увела вашего отца.

Оказывается, таких посягательств на то, чтобы разорить нашу семью, было немало, но отец, к его чести, неизменно их пресекал. Во всяком случае, мама не знает ни одного случая его измены.

Однажды, это когда отец учился в Москве в военной академии, и уже имел двоих детей, одна из преподавателей академии, дочь известного военачальника, сама сделала ему предложение. Он отказался, сославшись на нас с сестрой, тогда женщина его успокоила:

— О детях не волнуйся, они будут обеспечены всем необходимым, а твоя жена немедленно получит квартиру в Москве.

Отца покупали, обещая ему высокое звание и общественное положение, но он, за что я его уважаю, никогда собою не торговал. Как-то я напомнил ему этот случай:

— Может, зря ты, пап, не согласился, глядишь, был бы сейчас многозвёздным генералом.

Он улыбнулся:

— Мой однокашник, толковый офицер, но такой же, как и я, «сельский хлопчик», учась вместе со мной в академии, пошёл именно таким путём, и женился на дочери самого N. И он назвал мне имя человека, из ближайшего окружения товарища Сталина.

Действительно, его оставили при академии, он защитил кандидатскую, а потом и докторскую диссертации, но выше полковника так и не поднялся. Жил в квартире своего знатного тестя, правда того уже не было в живых, но прежние знакомства и связи остались. Его тёщу и жену сильные мира того неизменно приглашали на разные мероприятия и посиделки, его же не звали никогда. На одной лестничной площадке с ними обитал один из высших руководителей нашего государства времён товарища Брежнева, и не было такого случая, чтобы этот большой чиновник, пересекаясь в подъезде с мужем дочери самого N, хотя бы кивком отреагировал на его «здравствуйте».

Мой товарищ мог проводить жену до высокопоставленной двери, но войти в эти двери он не мог, в глазах тогдашней советской знати мой товарищ так и остался «сельским хлопчиком».

У нас дома, на одной из книжных полок уже много лет стоит фотография из 1948 года. На ней двое молодых солдат, а между ними в простом белом платьице, держа их обоих под руки, стоит моя мамочка. Один из этих солдат, с двумя медалями на груди, — это мой папа, а второй — Женька Войтович, это мама его так называет. Женька на год старше отца, на той фотографии ему 23. У него только орденов пять штук, геройский был парень, сам из Бреста. Хотя орденами тогда удивить кого-либо было сложно, за мамой ухаживал даже один Герой Советского Союза. — Саша, — рассказывала мне мама. Герой-то он, может, и герой, спорить не стану. Только, прости меня, Господи, какой же он был глупый, еле я от него избавилась.

Женька мечтал стать офицером, только вот, имелся в его коротенькой биографии изъян, во время войны его близкие три года прожили на оккупированной территории.

И, невзирая на ордена, ему во время мандатной комиссии так и намекнули. Танкист всё поверить не мог, что ему, Женьке Войтовичу, свой первый орден получившего за Сталинград, в неполные семнадцать лет, и не доверяют:

— Я же на фронте с 42-го, при чём здесь мои родители!?

На вступительных экзаменах он у них там тридцать четвёрку, словно бабочку, танцевать заставил, вот каким асом был, а оказалось, не нужен…

А моего отца приняли, мама говорит, командир дивизии за него особо ходатайствовал, и это, несмотря на штрафбат, и на те же три года под оккупацией.

Но на той фотографии до времени их поступления в военное училище оставался ещё целый год. Калининградская область, моя мама по комсомольской путёвке приехала работать в один из тамошних горкомов комсомола. До этого она жила в Подмосковье, и всегда была активисткой, даже когда в 1939-ом отца арестовали. Никто тогда не стал за него заступаться, самому можно было пропасть, а она, несовершеннолетняя девочка, ещё почти ребёнок, начала добиваться приёма у самого товарища Калинина.

Два года писала по разным инстанциям, и, в конце концов, своего добилась. Это звучит почти как фантастика, но перед самой войной её, школьницу, вызвали в приёмную Калинина. Там ей сообщили, что дело отца пересмотрено, и его освобождают.

Когда он вернулся из лагеря, уже вовсю шла война. Мой дед, ему тогда уже было за шестьдесят, и без того маленького росточка, был настолько измождён, что его даже не взяли в московское ополчение.

Немец подходил к столице, и на оборону Москвы забирали всех. Собрали тогда у них оставшихся в городе стариков и мальчишек, пятнадцати — шестнадцати лет, и построили на центральной площади. В ополчение забрали всех, кроме моего деда.