Преодоление игры

Я вообще очень любила ее, сызмальства бегала к ней при малейшей возможности. Часто мы вместе объедали ягоды на многочисленных тутовых деревьях их сада, где были разные сорта, даже с крупными белыми ягодами. Иногда она позволяла мне одной угощаться первыми овощами с их домашних грядок — огурцами, помидорами, горохом и нохутом (так мы называли горох–нут). Для меня это было лакомством, потому что мама из овощей выращивала только корнеплоды. Ни в чем не было мне отказа у тети Нади. На моих глазах она превратилась из девчушки, наперсницы совместных игр, в степенную девушку, в дивную красавицу, словно по злому умыслу спрятанную от людей.

Когда на Надиных руках повис маленький племянник и лишил меня части ее любви, я, конечно, горевала. Как–никак, а для меня это была первая в жизни ощутимая потеря. И тем она была горше и труднее, чем меньше замечалась и бралась в расчет остальными, кто не умел помочь мне, не догадывался разделить со мной этот полынный опыт.

От своего внутреннего одиночества я предпочитала убегать. И куда же? Конечно, опять к ней. Я продолжала бывать у тети Нади, однако теперь уже не для игр, а чтобы «подержать на руках Колю» и тем самым хоть ненадолго, хоть изредка облегчить ее участь. Теперь я понимаю, какой весомой может быть такая неприметная помощь, ведь нет ничего труднее, обиднее и беспросветнее, чем сидеть с маленьким ребенком дома, в то время как твои ровесники купаются на реке, загорают, просто гуляют на воле и бегают по вечерам на танцы. Привязывать девочку к пеленкам и стиркам, к кормежкам с ложечки, к нянченью чужих детей в самом быстротечном, как миг цветения сирени, возрасте, оставляя ее одну на целые сутки в доме без удобств и ничего не предлагая взамен, — это немилосердно. Во имя чего от детей вымогаются такие жертвы? Во имя чужого блага. Самое обидное, что за принесение этих жертв никогда не бывает ни благодарности, ни даже доброй памяти. Не понимаемая и не принимаемая родителями трагедия младших детей, у которых они отбирают последний излет отрочества, не всем оказывается по нраву и по силам. Одни уходят из нее в свои рискованные странствия, как это попыталась сделать тетя Надя, а другие, как я, например, навсегда охладевают к маленьким орущим монстрам и не заводят потомства. Быть нянькой в подростковом возрасте — хуже рабства, потому что подлее его. Ведь тут создается видимость свободы, иллюзия добровольности самоотречения, чего на самом деле нет. Да еще по природе вещей в сердце вламывается нежность к тем, кто губит твои последние из лучших лет, кто просто становиться поперек твоей жизни. Разве это мыслимо вынести маленькому существу, которому еще рано любить своих поработителей?

Но я немного увлеклась эмоциями. Так вот в этот многотрудный период судьба послала тете Наде самое жестокое искушение из всех возможных: искушение любовью. И она увидела в этом свет. И выход из рабства. Да, юная девушка, закрепощенная и измученная чужим ребенком, отрезанная от мира, повязанная непосильными для нее обязанностями, стала для искушения легкой добычей. Она потянулась навстречу живым токам природы, ее разнообразию, вере, что ее любят, возможности кого–то ждать и на что–то надеяться, своему регламенту и распорядку, своей радости. Она нашла путь, как можно было отойти от гибельного прозябания ради других, от монотонного, тупого и скучного услужения родственникам и вкусить собственной судьбы и внимания к себе.

Не знаю, где случилась эта роковая встреча, ведь в селе люди изначально знали друг друга. Но, видимо, произошло что–то особенное, и Надя влюбилась в Григория Кобзаря, да при этом не как фифочка, а сильно и самоотверженно — как в единственную надежду. Парень этот тогда уже работал, правда, не у нас в селе, а в Запорожье. Где, кем — не скажу. На выходные он приезжал к бабушке, у которой вырос и где еще оставался его младший брат Юрий — известный хулиган. Вот ради него Григорий и приезжал — чтобы вовремя приструнить, если понадобиться, и не позволить Юркиной жизни пойти под откос. Да только не получилось у Григория ничего, он сам все испортил и себе, и брату, и многим другим людям. Эх, молодость, слепое, безмозглое, неразумное время…

Иногда, прибегая к своей юной тетечке по утрам, я заставала у нее Григория. Он располагался тут, как у себя дома, а к своей бабушке и брату лишь наведывался. В дни его приездов тетя Надя расцветала, начинала улыбаться, и тогда на ее щеках появлялся более густой румянец. В выходные дни у них в доме поселялся праздник: пахло пирогами, а в комнате неслышно крутился патефон, и тихо звучали танго. Я хватала Колю и убегала с ним на целый день, чтобы дать возможность влюбленным дольше оставаться наедине.

А потом все изменилось — Григорий перестал приезжать к тете Наде. И свет для нее померк.