Преодоление игры

В связи с упоминанием о книжных шкафах хочу отдельно подчеркнуть о забытой нынче подробности обстановки — этажерке, подчас являющейся местом для книг. Этажерки предназначались в первую очередь для хранения нот. У них и полочки располагались одна над другой на расстоянии, достаточном, чтобы тут помещались ноты, обычно изготавливаемые на листах особого формата — увеличенного, удобного для чтения во время игры. Но у нас этажерки не имели прямого использования — в сельских семьях, где люди жили своим трудом, а не паразитировали на других, не было так много нот, чтобы держать для них отдельную этажерку. Но как предмет обстановки она наличествовала. У нас их было даже три: одна в спальне родителей и две — в детской, нам с сестрой по одной. На этажерках стояли книги и лежали наши учебники и тетради.

Книжные шкафы или этажерки обязательно дополнял музыкальный инструмент. Правда, у более богатых людей это было фортепиано, а иногда и маленький кабинетный рояль. А у нас висела гитара, на которой умела играть мама, подпевая себе несильным милым голоском. Представлялось невероятным, чтобы девушка с образованием (добавлю к слову, что до войны достаточно основательным образованием считалась семилетка, а средняя школа уже давала образование с педагогической специальностью; люди со средним образованием имело полное право преподавать в школе) не владела хотя бы основами музыкальной грамоты. Не зря ведь еще Гоголь в своем «Ревизоре» заставил Хлестакова насвистывать романс А. Варламова «Не шей ты мне, матушка, красный сарафан». Уже в то время, при том уровне коммуникаций его всего через две–три недели после первой публикации знали и исполняли во всех уголках России. Что же говорить о времени, когда советская власть дала людям более богатую жизнь и открыла перед ними широчайшие возможности для духовного развития!

То же и о живописи. На стенах обязательно висели картины, почему–то с небольшим наклоном над полом. Это были не китчи с лебедями и пейзанками, кое–где в патриархальных домах продержавшиеся до наших дней, а картины настоящих художников. Они покупались осторожно — по деньгам, вправлялись в дорогие резные рамы и передавались из поколения в поколение. Хотя и тех, древних, картин у нас после войны тоже не сохранилось, а вместо них висели безымянные репродукции известных картин, купленные моими обедневшими родителями на запорожской барахолке «для порядка», но, повторяю, но… черты ушедшего времени, контуры того уклада — сохранялись. И это было главным, потому что и новой жизни они задавали прежнее направление, наполненность и строгость.

Из остальной мебели я помню гардероб — так называли платяные шкафы, шифоньеры. Были комод, большой обеденный стол для залы, шкаф для столовой посуды, подставки под кадки с цветами, уже упомянутые книжные этажерки, стулья, красивые наличники на окнах и внутренние оконные рамы, которые на лето вынимались, столовая утварь, багеты к репродукциям картин. Это только то, что уцелело после военного лихолетья. А до войны дом вообще был полной чашей. Так почему было не постелить деревянный пол?

Не успел дедушка переделать и отопительную печку, впрочем, возможно, он и не собирался это делать, не предвидя, что скоро жизнь в стране изменится к лучшему. Ведь раньше в доме топили соломой, сухими бурьянами, стеблями кукурузы или подсолнуха, иногда брикетами из коровьего помета, перемешанного с соломой, редко удавалось достать хворост или настоящие дрова. Сам топливник, или горнило, печки от такого топлива не очень разогревался и поэтому на кирпичах, из которых она была сделана, вполне сносно держалась облицовывающая корка глины.

Теперь же завод, где работал папа, обеспечивал работников углем, причем хороших марок и сортов, дающих высокую температуру. Уголь раскалял печные кирпичи так, что глина, которой они скреплялись и были обмазаны извне, горела, вздувалась и отпадала, фактически приводя к разрушению отопительного сооружения. Все это требовало постоянного внимания, своевременных текущих ремонтов — присутствия мужчины в доме.

Справедливости ради скажу, что в конце топливника, где огонь и дым переходили в грубку[6], папа вмонтировал духовку, а сверху, над ней оборудовал удобное нагревательное место — чугунный полок. Я не знаю, как оно правильно называлось, мы его называли лежанкой, хоть это и не то. Настоящая лежанка у нас располагалась за стенкой, к которой примыкала печка, в нашей детской комнате. Как и полагается, эта лежанка была длинной и широкой, чтобы на ней можно было спать, ведь она и делалась как теплое спальное место.