Преодоление земного притяжения

— Поехали мы, Лешка, к Шульцу в Александрию, его день рождения отмечать. Сидим, выпиваем за его здоровье. Сам знаешь, у Шульца скатертей никогда на столе не бывает. А стол-то старинный, еще с царских времен остался. Дед Шульца в императорском дворце поваром служил. Много чего от его деда осталось. Шульц, конечно, по доброте своей половину раздал, а половину пропил. Но стол этот берег, как память. И уж если у него гулянка, то он обязательно этот стол газетами застилает, чтобы селедкой не перепачкали. Ты же знаешь, Лешка, я никогда телевизор не смотрю, газет не читаю, а тут вижу, как между моей рюмкой и бутербродом с сыром на газете фотография девочки лет шести-семи. Такая красивая девчушка с двумя огромными бантами, как Мальвина из сказки «Буратино». А над фотографией крупными буквами написано: «Добрые люди, спасите девочку».

От чего же, думаю, ее спасать? Ну и пока Шульц на своей флейте услаждал нас музыкой, я заметку под фотографией всю прочел. Девочка эта, оказывается, тяжело больна, и спасти ее может операция за границей, которая стоит двадцать пять тысяч долларов. Досада меня взяла, вот, думаю, какие-то несчастные двадцать пять тысяч долларов — и жизнь этой девочки. Жалко мне девочку стало и обидно, что у меня нет двадцати пяти тысяч «зеленых», а то бы сейчас прямо отнес.

Сижу, плачу. Шульц перестал на флейте играть.

— Садик, друг мой, — говорит он, — из всей нашей тусовки твоя душа тоньше всех музыку воспринимает. Потому я готов для тебя играть хоть всю ночь, если, конечно, водки хватит.

Я ему говорю:

— Шульц, играешь ты бесподобно, спору нет, но плачу я совсем о другом.

— О чем же ты плачешь? — нахмурился Шульц. — По-моему мы здесь собрались на день рождения, а не на поминки.

— Не обижайся на меня, добрый Шульц, ибо плачу я от того, что у меня нет двадцати пяти тысяч долларов.

Тут все, даже кто сильно был пьян, удивились. А Мефодий говорит:

— Уж если наш Садик плачет, что у него нет двадцати пяти тысяч долларов, то я готов рыдать о том, что у меня нет даже одной тысячи.

Встает Димка-скрипач и говорит:

— Готов плакать о ста баксах на завтрашнюю опохмелку.

Я говорю:

— Хорошие вы люди, но соображения у вас не более, чем у допотопных неандертальцев. Скорбь моя не о деньгах, а о ребенке, которого надо спасти, — и зачитал им заметку из газеты.

Тут Таня-художница как зарыдает. Мы стали ее успокаивать: ты-то, мол, чего плачешь? Она говорит:

— Я представила себе, что выйду замуж, у меня родится такая же девочка, и я не смогу ее вылечить, потому что картины мои никто не покупает, кроме Мефодия, а он мне за них гроши платит.

Мефодий говорит:

— Успокойся, импрессионистка лупоглазая, замуж тебя все равно никто не возьмет.

Короче, расскандалились мы все. Таня кричит:

— Был бы у меня собственный дом или квартира, я бы продала их и помогла той девочке!

— Был бы у тебя дом, я бы сам на тебе женился, — говорит Мефодий.

Из всего этого сыр-бора я запал на Танины слова насчет дома. У меня же домик в Стрельне есть, вот оно, решение простое. Взял со стола эту газету и ушел. На следующий день позвонил одному знакомому риэлтору, он мне быстро состряпал сделку за тридцать тысяч «зеленых».

Когда я родителям девочки этой деньги привез, они на колени упали, плачут. Но взяли только двадцать три тысячи, остальные уже успели насобирать. На восемь тысяч баксов мы за спасение девочки всей тусовкой целый месяц гудели. Когда деньги закончились, меня хозяева, у которых квартиру снимал, вежливо попросили освободить жилплощадь. Я думаю:

— Не пропаду, буду у друзей-тусовщиков жить: у одного недельку, у второго.

Все, конечно, меня хорошо, радушно принимали. Только одно дело собраться водки попить, другое — постоянно жить. Чувствую, что в тягость всем. Тогда меня идея озарила: взять посох, котомку и пойти по Руси, обойти все монастыри, все святыни. Больше года уже хожу, но и десятой части не обошел. Везде в монастырях меня очень хорошо принимают. А как в хоре монастырском попою, тут меня и вовсе отпускать не хотят. Но я птица вольная: рюкзак за плечи, посох в руки и дальше шагаю. Иду по дорогам, песни русские или молитвы пою, хорошо. Слушай, вот идея пришла мне в голову: пойдем, Лешка, вместе странничать. На два голоса мы с тобой так умилительно петь будем, что всю Россию к Богу приведем.

— Я бы с радостью, Садик, да сам понимаешь, у меня семья. Недавно дочка родилась. Ну а художеством не занимаешься сейчас?

— Нет, Лешка, понял я, что это не моя стезя. Я сейчас стихи сочиняю, вот послушай:

Брожу по отчему краю,
Иду от святыни к святыне,
Душой своей ощущаю:

Христос тоже ходит доныне.

Эта вера меня укрепляет,

Эта вера мне душу целит,
А душа моя верит и знает:
Матерь Божья Россию хранит.

— Ну, как, сойдет?

— Я, Садик, в поэзии не разбираюсь, но, по-моему, просто и с душой написано.