Преодоление земного притяжения

— Открылось… а что мне открылось? Ах да, так вот, направили меня на практику в школу, провести урок русской литературы. Сижу в классе, читаю замечательное произведение Тургенева «Записки охотника», тот рассказ, где ребята в ночном про водяных, леших да упырей разговаривают. Так увлекся чтением, как будто я сам рядом у костра с ними сижу, на их чистые светлые лица гляжу, такими они мне показались прекрасными, эти дети, глянул в класс, а там пусто, то есть в глазах пусто, только лица, искаженные гримасами да ужимками — и жвачки жуют, все как один, да на часы поглядывают, когда урок кончится. Озоровать открыто боятся, не меня, конечно, а завуча, на задней парте восседающего. Так мне тоскливо стало, так потянуло в тот мир Тургенева, Достоевского, Гоголя, Чехова — встал я посреди урока и вышел, чтобы уже никогда не вернуться ни в эту школу, ни в свой пединститут.

— Куда же ты пошел? — заинтересованно спросил Христофор. Петр остановился:

— Спрашиваешь, куда пошел? — он вытянул правую руку вперед.

«Ну, прямо совсем как вождь мирового пролетариата», — подумал про себя Христофор и, не сдерживаясь, фыркнул смешком.

Но Петр, не обращая на него внимания, медленно, с выражением начал:

— «Тоска по небесной родине напала на меня и гнала через леса и ущелья, по самым головокружительным тропинкам диалектики… Да, я пошел на мировую с Создателем, как и с созданием, к величайшей досаде моих просвещенных друзей, которые упрекали меня в этом отступничестве, в возвращении назад, к старым суевериям, как им было угодно окрестить мое возвращение к Богу».

Петр поклонился и сел к столу.

— Браво, браво, — зааплодировал Христофор, — как ты умеешь красиво сказать.

— Это, к сожалению, не я, а великий немецкий поэт Генрих Гейне сказал.

— Надо же, как запомнил, я ни за что бы не смог.

— Я смог потому, что в свое время эти строки потрясли меня до глубины души. Ты знаешь, я пришел к выводу, что надо верить в простоте сердца, как наши прабабушки верили.

— Да уж тут как не поверишь, коли собственными глазами видел, такое не забудется, — задумчиво сказал Христофор, как бы самому себе.

— Чего это ты там видел?

— А ты в оборотней веришь?

— Да как тебе сказать, не особенно, но мысль такую допускаю.

— А я вообще в них не верил, да две недели назад, после вечерней молитвы, выглядываю в окно, смотрю: кто-то ходит, пригляделся, а это бомж Федька, которого наместник Чернокнижником прозвал за то, что он хвастал, что черную магию изучал, а как напьется, угрожает порчу на нас навести. Так вот, гляжу — ходит он, ходит, потом в сарай зашел, там какой-то шум, рычание и через несколько минут волк выбегает, здоровый, матерый такой, и побег в сторону деревни, а наутро телка у тети Фроси исчезла. Заглянул я в сарай днем да обнаружил там свежую обглоданную кость. Пошел к наместнику, все рассказал про оборотня, а он смеется, говорит: «Чернокнижник собаку с лежанки согнал, вот ты принял ее за волка, а телку он, наверное, с дружками своими украл, да где-нибудь в лесу разделали и едят потихоньку». Прямо какой-то Фома неверующий этот наместник, я ему говорю: «Оборотень это, что я, волка от собаки отличить не смогу?» А он мне говорит: «Ты и волка с собакой перепутаешь, и корову с лосем». Как будто я биологию в школе не учил, там, на картинке, волк изображен, точь-в-точь как я видел.

— Да-а, — задумчиво протянул Петр, — я этого Чернокнижника сегодня видел, когда за елкой в лес ходил. Кстати, давай елку украшать, приедет отец наместник, а у нас елка стоит украшенная. Что-то до сих пор его нет, уже девять часов, последний автобус из города давно уже пришел. Ну, да может быть на попутках доедет.

Елку из сеней занесли в трапезную и установили в ведро с песком. Сразу запахло душистой хвоей и смолой. В душах насельников поселилась тихая предпраздничная радость.

— Чем же мы будем ее украшать? — поинтересовался Христофор.

— А как в старину. Ты убирай со стола, а я схожу в келью, возьму материал для украшения.

Через пять минут вернулся Петр и вывалил на стол из большой сумки листы цветной бумаги, золотистую обертку от шоколадных плиток и конфет и много другой всякой всячины. Они вооружились ножницами, клеем, ниткой с иголкой, и елка стала украшаться гирляндами из цветной бумаги, лесными шишками, обернутыми золотистой фольгой. Особенно у Петра хорошо получались ангелочки из цветной и золотистой бумаги.

— Ты где так ловко научился? — поинтересовался Христофор.

— Нужда заставила. Как мать с отцом разошлись, нас трое на ее шее осталось, а на зарплату учительницы начальных классов много ли игрушек накупишь? А елку к Новому году хотелось нам, детворе. Вот мама и вспомнила свое послевоенное детство, когда еще ребенком сама игрушки со своей мамой делала. И нас научила. Еще друг перед другом соревновались: кто красивее, кто лучше…