Преподаватель симметрии

Листья и дранка не свисали вниз. Они были вывернуты так, что хижина снаружи напоминала гигантский цветок. Лепестки были ржавого цвета, опалены.

Будто в хижине взорвалась бомба.

Но тогда была бы и воронка, и стены бы развалились…

Или будто из хижины выстрелили ядром, и остались две вмятины от лафета.

Но куда же тогда делась сама пушка? И как бы ее туда втащили? Дверца в хижину была в целости и сохранности, даже занавеска не повреждена. И в нее, согнувшись, еле проникал один взрослый человек…

Больше всего сына смущала дыра.

С берега были слышны удары тамтама и протяжное завывание.

Заинтригованный, он вышел к морю. «Куэнтеро Бич» – было выведено неровно дегтем на дощечке, прибитой к колышку. Именно здесь была найдена одежда.

– Что такое «куэнтеро»?

– Так… болтун, – пояснил полицейский. – Сказочник, – добавил он чуть более почтительно, поймав взгляд Бибо. – Вам знаком этот почерк?

Дощечка была от почтовой посылки; на обороте он прочел обратный адрес, писанный материнской рукой.

– Это мой адрес! – изумился он.

Полицейский удовлетворенно кивнул.

Песочек был тонкий-тонкий, белый-белый… Как было не оставить сандалии на берегу!

Под тем же колышком.

Долгоносые челноки сновали по штилевой закатной воде. Оттуда и доносились интересные звуки. Они распространялись плоско, скользили, тыкаясь в прибрежную полосу вместе с вялой белой ленточкой прибоя. Черные силуэтики на грани воды и неба, на малиново-лиловом, сизеющем с исподу и пылающем багрянью повершью фоне…

– Что они делают? Ловят рыбу?

– Они ловят вашего отца.

Как тризна все это было избыточно красиво. Как всегда, при столкновении с подобными эффектами, Бибо чувствовал себя немного неловко. Не столько пред чем-то высшим, сколько перед самим собой: как от чьего-либо бестактного поведения, на которое и следовало бы не обратить внимания, но не устоять было. С легкими мыслями о природе и пределах искусства он машинально наклонился, чтобы подобрать ракушку. Волна с ленивой чувственностью вылизывала его стопы… ракушка была в форме ангельского крыла.

Как раз такими инкрустировал отец свое распятие!

Сын тут же набрал целую пригоршню – не мог остановиться. Из створок раковин получались крылья, из обломков кораллов – рыбы… Смерть попирала смерть.

Тем более если он скормил себя рыбам…

Не получалось.

У каждого по-своему: у полицейских – вот так, а у сына – вот эдак.

На обратном пути он не нашел своих сандалий…

Почему-то не получалось, что отец погиб.

Пока полицейские вели следствие о пропаже сандалий, подозреваемые разводили костер, носили доски, щиты, чурбаки – устанавливали столы.

Стремительно темнело, на лодках зажглись факелы, перестук барабанов стал еще более таинственным, и Бибо настолько рассердился на непонятность и неподвластность происходящего, что полез в воду.

Полицейские почти силой пытались удержать его, утверждая, что он теперь ценный свидетель и они обязаны оберегать его личность. Тем более что ему теперь будет необходимо отстаивать и права этой своей личности. Бибо переставал что-либо понимать.

– Нельзя купаться на закате! – увещевали его. – Лихорадка!

– Постерегите лучше мои брюки, – парировал он, – чтобы их не постигла участь сандалий…

И он таки вырвался из их уз и уплывал все дальше и дальше, с остервенелым наслаждением раздвигая маслянистую, уже начавшую фосфоресцировать воду, будто с намерением никогда не вернуться. Возвращающиеся лодки попадались ему навстречу, с бортов что-то кричали, размахивая факелами, а он все плыл в этом море, возможно, растворившем в себе его отца, возможно, ставшем его отцом, – растворяясь в отце…

…И когда, обессиленный, выплеснулся на берег, и его подхватили многие руки, и обступили, радостно щебеча, туземцы, и когда жадно хватил виски из фляжки, поднесенной ему полицейским, и когда, уже растертый жестоко полотенцем, уже в непропавших таки брюках сидел за общим столом, обжигаясь запеченной в пальмовом листе рыбой, запивая ее пальмовым же вином, ему казалось: какие милые люди! И как прекрасна жизнь! И что все это – не иначе как подарок отца.

Наследство…

– Изумительная рыба! Что это?

– Лапу-Лапу.

Выяснилось вот что. Что Лапу-Лапу – это не только рыба, но и самый замечательный человек. И отец его был Лапу-Лапу. И он сам оказался Лапу-Лапу. И вино было Лапу-Лапу. И даже шеф полиции был Лапу-Лапу. И море было Лапу-Лапу. И ночь была Лапу-Лапу, и звезды.

И каждая звезда в отдельности, и все они вместе.

Лапу-Лапу был еще и сам по себе Лапу-Лапу.

И только один человек никогда не был Лапу-Лапу – этот человек был Магеллан.

Магеллан высадился, как утверждали туземцы, а полиция не отрицала, точно в том месте, где они сейчас сидели. Десант высадился даже без шлюпок – попрыгали прямо с борта каравеллы, в латах, с обнаженными мечами, в воду и стали тонуть, как утюги. Туземцы же были почти не вооружены, а только обнажены. Могучий Магеллан сражался как лев, но доспехи его заполнились водой и стали неподъемными – тут-то его и настиг легкий и меткий дротик туземного вождя. Лапу-Лапу было имя этого героя.