Преподаватель симметрии. Роман-эхо

Сначала стихли струнные, потом и духовые задохнулись, остались одни литавры.

Урбино заблудился, он запутался в этих кулисах, он раздвигал эти шторы и занавесы — это был театр, в котором только что потушили пожар.

— Как это цыгане в ресторанах поют? — расслабленно бормотал он. — «Поцелуй меня, потом я тебя, потом вместе мы поцелуемся»… О чем это они? Неужели об этом?

— А ты и не знал? О чем же еще?! — низким, цыганским голосом сказала Марлен.

Она нападала, но получалось, она ему льстила.

— Теперь я понимаю, как ты действуешь на баб, что они от тебя отвязаться не могут. Ты всегда делаешь вид, что ты ни при чем, что это все они сами. Вот они и пропадают, бедные…

И тут же ощерится и укусит:

— Ты девушка, Урбино!

— Почему это я девушка? — раздувался он.

— Потому, что ты будишь в них мужчину. Ты вампир! Ты высасываешь энергию их желаний. Это как раз то, что положено делать девицам, а не мужикам.

Он не хотел себе в этом признаться, но с Марлен ему было и легче и проще. Но он не мог даже себе сказать, что и. лучше. Чувство вины перед Лили переплелось с ревностью и стало настолько сильным, что он уже одинаково страстно хотел, чтобы она поскорее вернулась и не возвращалась никогда.

— Тебе не кажется, что это уже кровосмешение?

— Это с Лили-то? С этой медузой??

Ему расхотелось продолжать разговор в таком тоне.

— Нет, со мною, с братом.

— А ты находчив… Нет, с братом я еще не пробовала. Иди ко мне скорей!

— Ты моя Горгона… — захлебнулся брат.

— Братишка… — ласкала его Марлен. — Что, с сестричками захотелось? С обеими? А с двумя вместе не хочешь??

Ужас охватил Урбино при одной мысли о возвращении Лили.

— Что, испугался? Пошли проветримся.

Все представилось ему другим: воздух иначе щекотал ноздри, песок иначе касался ступней…

— Что, опять не понимаешь, куда попал? А ты поднимись на мачту!

— С каких это дров я на нее вдруг полезу?

— А, как на меня… Взгляни-взгляни! оттуда хорошо видно…

Лезть наверх оказалось и долго и трудно: веревочная лестница (как бы это было в кроссворде?., может быть, ванты?) шаталась и нестерпимо жестоко впивалась в босые ступни. И вниз стало боязно смотреть. Но спускаться было уже поздно.

Однако подняться стоило: он действительно увидел все иначе. Это был другой остров — остров МАРЛЕН.

Он был вытянут, как устрица. Две гряды дюн, как створки, как те самые губы… Лесок был как лобок. Вокруг до горизонта простиралось лоно всей жизни — море. И он сам на мачте, как Он был вытянут, как устрица. Две гряды дюн, как створки, как те самые губы… Лесок был как лобок. Вокруг до горизонта простиралось лоно всей жизни — море. И он сам на мачте, как кол, воткнутый в это лоно…

В мозгу плескались два-три литра того же моря, но еще мезозойской эры. В них заплыла рыбка одной мысли и била хвостиком. «Лобок, рыбка… — Его охватила тоска по Лили. — Всё, я попал… Я попал в pussy//пуссю…»[37] — таким ему привиделся теперь пейзаж острова.

Одновременно ему хотелось поскорее спуститься вниз и отомстить этой сучке Марлен, разлучившей его с Лили, так коварно подсунув ей (он теперь стал убежден в этом, наблюдая сверху безбрежно штилевую гладь) ложную радиограмму о приближающемся тайфуне. Ему страстно захотелось отомстить ей, то есть отыметь ее грубо, насильно, сзади, как сучку. Но спуститься оказалось еще труднее, чем подняться.

Господи! Что же это я натворил?!

— Ну, видел?..

И вместо того чтобы исполнить столь грубое намерение, он столь же грубо оттолкнул Марлен, так, что она упала на песок и заскулила, как собачонка.

Он заперся у себя в каюте и не открывал.

Да, ни разу в жизни не попадал в такой степени в п…переплет! Стоило только найти необитаемый остров, чтобы он оказался настолько им же перенаселенным: это же надо, повсюду экспортировать свои Бермуды!

Выразил он это как умел…

ПОХОРОНЫ СЕМЕНИ