Преподаватель симметрии

«Надо же хоть во что-то верить!» – таков был конечный его довод.

3-013

Но стоило ему так решительно перейти в христианство, как тут же следовала выхваченная наугад какая-нибудь сура в его собственном, более чем приблизительном переводе…

Сура девяносто девять

Когда в конвульсиях Земля

Извергнет бремя
И будет запустить нельзя
В ход Время, —

То будет явленная речь

Земли и Неба,
И в ней дано будет испечь
Подобье хлеба…

Разделится толпа с толпой,

Людская лава,
Как разлучает нас с тобой
Здесь – слава.

Добра горчичное зерно

И зла пылинку
В одном глазу и заодно
Узришь в обнимку.

С терновым лавровый венец

В одной посуде…
И сварят из тебя супец,
А не рассудят.

В тот день, когда вскипит Земля…

Аззальзаля!

3-014

Поклонник уже Элиота и Джойса, Бибо не мог быть в восторге от таких стишков, но Бьянке нравился его голос, и он читал ей вслух, иногда подмешивая свои собственные. Он, не сообщая себе об этом внятно, все-таки ждал, что она отделит и оценит именно его стихи…

Ты стала такою послушною, Что я получаюсь лишний – Лежу себе пьяною тушкою с твоим рядом детским мишкой. И ты ни секунды не мешкаешь, Да и я тебе не мешаю – Хожу уже съеденной пешкою, А ты укрываешься шалью. И шепоты, шелесты, шорохи… Ночная рубашка иль утречко? – Я вывернул все свои потрохи с Кораном и Камасутрою…

И т. д. И она их по-своему отделяла:

– Это про Бруну?

– При чем тут Бруна!

– Здесь лишняя шаль. И у меня нет мишки…

И она их по-своему оценивала:

– Иди ко мне…

Пусио же на стихи только крестился культею, как чур меня, чур. И требовал вновь читать ему про Лапу-Лапу.

Лапу-Лапу было все: и творец, и учитель, и вождь, и воин, и герой, и отец сына, и отец народа, и просто хороший человек.

– Твой отец был настоящий Лапу-Лапу!

И Лапу-Лапу становилось все: и рыба, и вино, и небо, и песок.

3-015

«Отрубили ему руку,
и он переложил меч в другую.
Отрубили ему ногу,
и он оперся обрубком о скалу
и больше не сходил с места.
Но прежде…
На мгновение прежде…
Или в то же мгновение…
Но не позже, чем
в горло вошла ему алебарда,
а в висок пришелся ее удар,
легкие разорвались от морской воды,
а сердце было поражено с трех сторон…
Нет! Не позже…
обломанный его меч скользнул по стали
Железного Человека в Золотом Шлеме,
приподнял пластину его панциря
и вошел в его мягкое, белое тело
по самую рукоять.
Вода с кровью
хлынула водопадом
из Железного Человека,
И – вместе пали они,
Великий Лапу-Лапу и Железный Магальяйнш.
Только Магальяйнш пал на мгновение раньше
или в то же мгновение,
Но – ни мгновением позже!»

Вот что больше всего любил Пусио и заставлял читать Бибо по десять раз подряд.

И плакал с каждым разом все сильнее.

– Пойдемте. Я покажу вам это место, – сказал однажды Пусио.

3-016

Вышли они с рассветом и пошли на юг по кромке прибоя.

Впереди бодро вышагивал Пусио в качестве проводника. И это он нес за плечами отцовский рюкзак со всем необходимым, а именно с большим числом бутылок огненной воды. Он не стал брать ни кокосы, ни рыбу.

– Вот наши кокосы, вот наша рыба! – пояснил он, укладывая бутылки. – Там поблизости есть деревня.

Имелся в виду натуральный обмен.

Приятно было идти налегке по плотной и мокрой, прохладной и узкой песчаной полоске, как по досточке, совершенно доверясь проводнику.

Но потом стало долго, потом стало жарко.

Когда стало слишком жарко, они пришли.

Такой же песок, такое же море, такой же лес… но они пришли.

– Здесь! – торжественно объявил Пусио. – Здесь наш великий Лапу-Лапу смертельным ударом своего непобедимого меча сразил вашего жалкого Магальяйнша.

– Откуда ты знаешь, что именно здесь?

– Твой отец определил это место и указал нам.

– Как же ты его находишь? Здесь все то же.