Преподаватель симметрии

Сначала мы собирались втроем у Уильяма, чтобы почитать друг другу что написали.

«Давай ты первый!» – говорили мы друг другу, и никто не решался начать. «Да у меня только наброски… да я только начал… да у меня только замысел…» – так говорили мы.

«А ты расскажи!» – наседали мы вдвоем на третьего. «Да у меня еще не вызрело, боюсь рассказывать». Или: «Я суеверен: расскажешь – и испарится!» Или… В общем, отговорка всегда находилась, пока, после второй или третьей рюмки, кто-то не вдохновлялся, почувствовав себя талантливее, чем остальные, и не начинал подавлять очередным гениальным замыслом: «Всю жизнь не могу постичь, как это и Шекспир и Сервантес, ничего не ведая друг о друге, умудрились умереть в один день! Не кажется ли вам…» – и поехал! В результате нам так, как ему, не казалось, и рассказчик удалялся, обескураженный и расстроенный, а другие двое, наоборот, даже приободрившиеся. Зато к неудачнику тут же прирастала кличка Уандей[40], тем более что все ее буквы входили в состав его имени и фамилии. Кто же это был у нас Уандей? Ага, Уильям!

Система наша была строго замкнута, и посторонний категорически не допускался.

Но однажды Уильям-Уандей встретил где-то старинного друга своего отца Джерома К. Джерома[41] и пригласил его отужинать с нами. Мы почитали старика за его великую книгу, с героями которой себя зачастую сравнивали, про себя уважая его за то, что он больше ничего столь же стоящего не написал, и мы не могли отказать Уандею.

Уандей раскошелился на роскошный стол, мы откушали и распелись перед мастером.

Роман, который «писал» Джон (“Tea or Coffee?”) и теперь вкратце пересказывал, оказался о несчастной любви одновременно к двум сестрам, о жгучей ревности одной к другой, а героя – к каждой из них. Мастер переваривал, посапывал в мягком кресле, опираясь на трость, уложив свои замечательные серебряные усы поверх набалдашника из слоновой кости, на которой прочно упокоил свой подбородок. Лицо его застыло в маске неколебимой доброжелательности. Однако суждение свое о сочинении Джона высказал недвусмысленно:

– На одной-то нельзя жениться, не то что на двух.

И стал слушать следующего.

Повесть Уандея (“Hamlet’s Inheritage”) посвящалась меценатству как призванию и назначению. Два крупных мануфактурщика встречались на ежегодной ярмарке в Лондоне и спорили, ради чего они зарабатывают деньги и на кого их перспективнее тратить: тот, что из Барселоны, тратил их на безумные идеи юного архитектора Гауди, а тот, что из Германии, – на здоровые идеи Карла Маркса. Оба считали своих подопечных гениями.

От слова «гений» старый мастер очнулся:

– Никогда о таких не слышал… Впрочем, я ничего не понимаю в экономике, особенно в архитектуре. А вы, молодой человек?

Молодой человек – это был я.

– Только, пожалуйста, ни слова о музыке! – категорически предупредил он. – Мне слон на ухо наступил.

И я решил польстить старику, как бы сравнивая его со своим любимым Стерном. Мой рассказ назывался «Смех Стерна» и посвящался тому, как на машине времени почитатель Тристрама Шенди отправляется в прошлое, чтобы записать на фонограф шутки и смех чудесного автора и как ему даже удается с ним встретиться, только по возвращении аппарат воспроизвел вместо смеха лишь хрюканье и откровенный храп.

От слова «храп» Джером К. Джером проснулся в испуге:

– Кто такой Штерн? И где он! Это вы? – спросил он меня.

И я не стал отрицать.

– И хватит с нас Уэллса с Конан Дойлом! – постановил он, с трудом выкарабкиваясь из кресла. – Вы хорошие ребята… пишите уж, если так хочется.

– И как ты думаешь, чей рассказ ему больше понравился? – с неоправданным ядом спросил меня Джон.

– Конечно, твой! – отбрил его я.

– Нам нужна свежая кровь! – постановил Уильям, отвезя старика и вернувшись. – У меня есть один подающий надежды…

Так мы ввели категорию члена-корреспондента, назначив Джерома К. Джерома Почетным Председателем (не ручаюсь, что он согласился бы, если бы знал об этом), повесив на стену его портрет (до сих пор не уверен, что его не перепутали с Ницше). Членкоров становилось больше, а надежд не прибавлялось.

У нас появлялся то физикохимик, то священник-расстрига, то не то астроном, не то астролог и даже однажды подающий большие надежды политик. Тогда-то и родилась идея (дабы не пропадали втуне наши разговоры) учредить от имени Клуба НБЧП – Новую Большую Читательскую Премию. Все ее поддержали, эту праздную идею.

– Становится тесно, – мрачно заявил Уандей, – нам надо расширяться.

Ему как раз перепал в наследство от очередной тетушки небольшой особнячок, и он пребывал в тяжком раздумье, что продать, а что оставить.

В результате сама собой родилась идея, не переехать ли нам к тетушке для начала на то время, пока Уандей будет вступать в права наследства. В перспективе отдельного помещения не мог не возникнуть вопрос и о структуре, то есть о том, кто это все возглавит.

На кандидатуру действующего Президента я предложил нашу общую подругу, что и было воспринято с энтузиазмом.