Преподобный Амвросий Оптинский

Но продолжим дневник течения предсмертной болезни батюшки отца Амвросия. 8-го числа — вторник: в шесть часов утра старец сказал, что его очень знобит, и в лице он очень изменился. Спустя несколько минут с больным сделался жар, и он забылся. Через час попросил ухи, но вдруг так ослабел, что с трудом мог назвать — чего хотел. Жар усилился, и начался бред. Сейчас же послали в скит за скитоначальником иеромонахом отцом Анатолием и за отцом Иосифом (теперешним старцем). Последний вскоре приехал и по приезде тотчас же, как замечает г-жа N в своих записках, «торопливо прошел к старцу, а через несколько времени вышел и сказал нам всем: “Напрасно вы здесь толпитесь: ведь старец не говорит и нет надежды на его выздоровление”. До той же поры нам всё подавали ее». Вскоре затем приехал и отец Анатолий. Весь этот день больной все более и более слабел, так что уже и говорить не мог. Жар у него усиливался, доходя до 40°. Вероятно, старец испытывал в это время мучительные боли в теле, не дававшие ему спокойно лежать в постели, потому что он то и дело подавал знак бывшему при нем отцу Иосифу с келейником отцом Александром, чтобы его подняли; но лишь только поднимут, он опять давал знак, чтобы его положили в постель. Вместе с тем он трясся как в лихорадке. К вечеру возвратился московский доктор от своей родственницы, но уже нашел старца безнадежным. Ему вдруг сделалось так плохо, что думали — он уже кончается, и потому отец Иосиф прочитал для него отходную. Решено было наконец старца особоровать. Пока шли приготовления к соборованию, было уже 11 часов вечера. И вот скитоначальник отец Анатолий с отцом Иосифом и духовником старца отцом Феодором начали чин елеосвящения, во время которого батюшка лежал уже без сознания. Тяжелое хриплое дыхание его, вероятно от скопившейся мокроты, которую старец не имел сил отхаркнуть, слышно было за две комнаты. Сестры стояли в приемной и молились. Когда кончилось соборование, стоявшие тут молитвенницы входили к старцу по три, чтобы взглянуть на свое угасавшее светило и навеки проститься с дорогим любвеобильным отцом, к которому они привыкли прибегать во всякой скорби и который всегда так утешал их и ободрял. Едва сдерживая рыдания, боясь нарушить тишину, сестры молча кланялись старцу в ноги и целовали без движения лежавшую его руку, которая горела огнем, заглядывали притом в лицо, желая яснее запечатлеть в себе дорогие черты, затем тотчас же выходили в противоположную дверь. У некоторых таилась еще слабая надежда, что, быть может, это еще не конец, быть может, снова откроются эти глаза и будут ласково смотреть на них, быть может, рука эта еще не раз осенит их крестным знамением или с отеческою любовью похлопает по голове виновную. Но нет, — то была напрасная надежда.

«Когда мы взошли к старцу, — дополняет в своих записках г-жа N, — я слышала, батюшка тяжело вздохнул, и даже вырвался стон из его груди. Я решилась не уходить из хибарки, а потому, отделившись от толпы, незаметно для всех спряталась за дверь под какое-то висевшее там батюшкино платье, которое ему теперь уже более не требовалось, и села на пол, решившись тут ждать конца батюшкиной жизни, думая, что конец будет в эту ночь».

После 12 часов ночи на 9-е число у старца показалась испарина и жар начал спадать. Это несколько ободрило всех. Потом он пришел в сознание, чего все очень желали и ожидали, чтобы сообщить его Святых Христовых Таин. Между тем, продолжает г-жа N, «батюшкин духовник отец Феодор принес и Святые Дары, но батюшка в это время заснул, и отец Феодор остался дожидаться его пробуждения в том коридорчике, где я сидела. Прождав напрасно немалое время, утомленный отец Феодор, уже во втором часу ночи, поставил у батюшки в келье Святые Дары и пошел отдохнуть. Спустя несколько минут после его ухода старец очнулся, но ничего не говорил, а только пожатием руки показал ходившим за ним келейным, что он их узнал. Сейчас позван был отдыхавший близ старца батюшка отец Иосиф, который и приобщил больного Святых Христовых Таин в последний раз. Видно, на это была особенная воля Божия, чтобы самый близкий и любимый старцев ученик и преемник в последний раз приобщил его, как и прежде приносил ему Святые Дары в бытность его в Оптиной. Тут уже я, забыв весь страх, вышла из своей засады и видела, как старца приобщали. Сначала при поднесении батюшке Святых Даров для сообщения он не раз отстранял их своей рукой. Долго не могли понять, почему так старец делает, и спрашивали его, но он отвечать уже не в силах был. Потом догадались, что он желал, чтобы батюшка отец Иосиф перекрестил его собственной рукой, так как сам он в ту минуту не мог ее поднять. Затем показали ему дароносицу, а он показал вид, что может глотать. Дали ему сначала иорданской воды, и он проглотил, после чего и приобщили его Святых Христовых Таин. Успокоившись наконец, что старец приобщился, я ушла домой».