«Удивительно, — говорит еще тот же наблюдатель, — что в обоих монастырях (Оптинском и Шамординском), где старец жил, его потеря переносится легче. Там скорбят искренно, глубоко, но без отчаяния. С самым близким к батюшке лицом можно говорить о нем. Все спокойны, сдержанны и делают свое дело. Только иногда как-то с болью передернется лицо монаха или застанешь его в тяжелой задумчивости. А иногда среди разговоров о старце вдруг кто-нибудь тихо промолвит со вздохом: “Эх, батя, батя!” — и все утихнет; и столько покорной скорби послышится в этих коротких словах. С кем ни заговоришь о нем, все его любят, все им облагодетельствованы. “Да кого он-то не любит?” — вот общий голос».
В два часа пополудни предложена была собравшимся на погребение старца гостям поминальная трапеза, в которой, как и прежде, принял участие преосвященный Виталий. Она была устроена в старой больничной церкви во имя Владимирской иконы Божией Матери. Как прежде в Шамординской общине, когда отслужено было над телом почившего погребение, так и здесь теперь в несколько перемен пообедало около 500 человек. В конце трапезы, когда провозглашена была новопреставленному старцу Амвросию вечная память, владыка обратился к присутствовавшим гостям с словом. Пригласив всех к молитве об усопшем, святитель и от себя, и от Оптиной обители выразил благодарность тем лицам, которые почтили память старца своим нарочитым прибытием на его погребение. Особенно же он благодарил благотворительницу Шамординской общины А. Я. Перлову, представителей г. Козельска с духовенством, исправником и головой городским во главе и посланцев от Московской духовной академии — двух вышеупомянутых иеромонахов академиков, посылая ей свое соутешение ее верою и святительское благодарственное благословение за великую радость, доставленную участием прибывших обеим обителям и всем многочисленным участникам печальных торжеств. Между тем как над свежей могилой приснопамятного старца Амвросия до самой поздней ночи слышалось пение панихид в присутствии со слезами молившихся почитателей его.
Так закончилось печальное, но в то же время и отрадное торжество отшествия праведной души в страну невечернего света, где шум чисте празднующих и неизглаголанное веселие!
Перед самым своим отъездом в Калугу 16 октября преосвященный Виталий обратился к собравшимся в Казанском храме братиям с прощальной речью, в которой снова помянул великие заслуги почившего старца, кратко, но ярко описал его духовный образ, дышавший высокой христианской любовью, и призвал еще раз братию к сохранению сего образа в своих сердцах и уподоблению ему. Помянув о старчестве, как особенности Оптиной пустыни, владыка пригласил всех присутствовавших к молитве о том, чтобы Господь не оставил обители Своим покровительством и воздвиг бы ей нового светильника, преемника в Бозе почившего старца Амвросия. Преподав затем братиям архипастырское благословение, владыка отправился с миром в путь.
А мы, горя любовью к почившему милостивому батюшке, отцу Амвросию, опять переведем к нему свои мысли и чувства.
Долго-долго после блаженной его кончины оптинцы и шамординские сестры не могли успокоиться. Все казалось им, что будто что-то дорогое — невозвратимое — ими потеряно; кругом какая-то пустота, которую ничем наполнить не было возможности. Однажды шамординские приютянки вздумали пропеть те стишки, которые в свое время пелись ими для батюшки: «Отец родной, отец святой»... Но лишь только началось пение, как вдруг у всех полились слезы, и вместо пения произошло горькое рыдание.
Оптиной над могилой старца вскоре поставлена была трехстенная часовня, четвертой своей стороной примкнутая к часовне старца Макария, подобная сей последней, с приличной надписью; а внутри — мраморная гробничка тоже с надписью: «
Проходя мимо этой часовни, один посетитель обители увидел, что ее красит старый маляр. «Вы знали старца?» — спросил он. «Как мне было его не знать, моего благодетеля? — ответил тот. — Раз говорю я ему: “Батюшка! Мне ведь жить недолго остается; видите, здоровье мое какое”. А он мне отвечает: “Только ты сперва меня помажешь”. Не понял я тогда, что бы это значило, а вот и пришлось над ним часовню красить». И маляр продолжал молча свою работу.
Впрочем, время и обстоятельства сглаживают сердечную горесть, какова бы она ни была. Безутешна была скорбь почитателей батюшки отца Амвросия тотчас после его кончины, но скоро они стали утешать себя мыслью, что старец умер только телом, а дух его живет вечно, по слову премудрого: