Преподобный Амвросий Оптинский

Впрочем, так было до семидесятых годов, когда силы старца были покрепче, а после, при умножавшемся год от году числе посетителей, вследствие крайнего переутомления, он и на правило утреннее вставал позже, часов в пять, и по выслушивании часов, с каноном и акафистом, нередко ложился на койку для кратковременного отдыха. Случалось иногда и так, что келейники будили болезненного старца и против воли подымали его. Вставая, он, бывало, промолвит: «Ох! Все больно»... В зимнее время он весьма часто простужался. Встанет с опухшим лицом, с лихорадочным ознобом или ревматическими болями в теле, умоется, начнет растираться спиртом или какой-либо мазью. Келейники же все-таки задают вопросы, а старец едва слышным голосом отвечает. Вместе с тем начнутся у старца переодевания и переобувания, которые в продолжение дня повторялись много раз. О своем нездоровье он и в письмах к близким лицам неоднократно писал в следующем роде: «О себе скажу, что я по утрам ощущаю большую тяжесть, как бы пуды на мне висят»99. Или: «На этих днях мне прихворнулось паче обычного. От приходящих простудил лицо в испарине. Простуда перешла на больную внутренность, и сделалось вроде желудочной лихорадки и теперь еще не совсем прошло»100. Или так: «Слабость и болезненность усиливаются, и переодевания и переобувания утроились; жара и холода равно не выношу. В меру только один семнадцатый градус тепла, а выше и ниже дурно влияет. Вот тут и умудряйся около одного градуса вертеться, и как один этот градус удержать, когда постоянно подходят натуральные печки и своими толками умножают жар»101.

За умыванием, как выше замечено, следовало чаепитие. Старец, как не слезая с койки умывался, так тут же садился и для чаепития, спиной к подушкам, поджавши ноги по-восточному. Келейник подавал ему на подносе предварительно маленькую чашечку какао и тоненький ломтик французской булки — здоровому человеку раз в рот положить. Впоследствии какао заменено было чашкою кофе без молока. Старец брал поднос к себе на колени и начинал кушать. В это время, неподалеку от него, обязан был сидеть за письменным столом кто-либо из его «писарей». Когда жив был отец Климент Зедергольм, он за этим делом был почти бессменно. Старец и кушал, и в то же время диктовал кому-нибудь нужное письмо. После какао ему подавали еще две таких же маленьких чашечки некрепкого чая. Несмотря на свою болезненность, старец не имел обыкновения пить чай внакладку, а только немного подслащенный. На особом хрустальном блюдечке подавались ему мелко-мелко наколотые кусочки сахара, которыми он и восполнял недостающую сладость. Нужно заметить, что в Оптинском скиту, вследствие старческого предания, установился обычай для всех скитских пить чай утром и вечером не более как по три чашки. Старец Амвросий строго держался этого правила. Но вот иногда за диктованием письма он забудет, сколько выпил чашек; а может быть, только покажет вид, что забыл. Спросит у подходящего келейника: «Сколько я выпил?» Ответит: три. «Врешь, две», — заспорит старец с келейником. «Ну тогда я еще налью», — скажет келейник. «Ну, бери, ну тебя совсем», — заключит старец. Между тем все он делал и говорил с нравственной целью, чтобы и ученики его, глядя на пример своего учителя, старались строго соблюдать старческие уставы, не презирая их за кажущуюся малость. После утреннего чая у старца, вследствие болезненности его желудка, начиналась отрыжка вместе с принятой пищею наподобие легкой рвоты, так что почти все, что выпивалось и съедалось, вскорости извергалось вон.