Преподобный Серафим Саровский

Вероятно, очень немного нового прибавят мои воспоминания к тому, что уже известно о житии и подвигах преподобного Серафима; но, мне кажется, личное показание очевидца должно иметь в настоящее время некоторое значение, а потому мне хочется рассказать, насколько я могу припомнить, о том, чему я была свидетельницей при посещении Саровской пустыни в 1831 или 1832 году.

Не могу теперь вспомнить, за дальностью времени, ближайших причин, побудивших отца моего и мать сняться с гнезда своего в Нижнем Новгороде и отправиться в муромские леса, забрав с собою всю громадную семью, от старших подростков до младенца у груди матери, и чуть ли не всю дворню.

Но вот... незадолго до описываемых событий над страной стряслась новая общественная беда: случился первый, грозный натиск неведомой до тех пор азиатской гостьи — холеры... Страх за себя, за себя лично охватил каждого.

Люди смотрели зверем на прохожего, ограждая жилье свое кострами и куревом. Человек опрометью перебегал через улицу, завидев человека вдалеке. Проезжий в страхе заезжал с возом своим в сугроб, только бы не дохнуть ему зараженным, может быть, дыханием встречного.

Но, к счастью, сократились и эти дни. Снялись карантинные заставы, снова стала скатертью дорога по всей шири и глади нашей земли.

Народ снова хлынул по всем местам привольного богомолья. Вот в это-то самое время мне с сестрами и братьями (теперь уже давно покойными) привелось застать отшельника муромских лесов в самый разгар его подвижнических работ...

Общего вида Саровской обители при въезде что-то не могу припомнить. Дело было, вероятно, к вечеру; и мы, дети, вздремнули, прикорнув на колени старших...

В эту ночь нас, детей, не будили к заутрене и попали мы лишь к обедне.

Отца Серафима у служб не было, и народ прямо из церкви повалил к тому корпусу, в котором находился монастырский приют отшельника. К богомольцам примкнула и наша семья. Долго шли мы под сводами нескончаемых, как мне тогда казалось, темных переходов. Монах со свечой шел впереди.

— Здесь, — сказал он и, отвязав ключ от пояса, отпер им замок, висевший у низенькой узкой двери, вделанной вглубь толстой каменной стены.

Нагнувшись к двери, старик проговорил обычное в монастырях приветствие: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас».

Но ответного «Аминь», как приглашения войти, не последовало.

— Попробуйте сами, не откликнется ли кому из вас, — сказал старик вожатый, обращаясь к богомольцам. Обычный возглас у закрытой двери повторил и отец мой и мать, затем и все мы. Но за дверью молчали.

— Может вы, Алексей Нефедович? — спросил монах высокого господина в отставном гусарском мундире, — человека еще молодого по гибкости стана и блеску черных глубоких глаз, старца же по седине в усах и по морщинам, бороздившим высокий лоб, соседа моего дяди по имению, известного своею благотворительностью, которую он простирал до того, что раздал бедным все свое имущество.

Отец Серафим очень любил Алексея Нефедовича. Прокудин быстро прошел к двери, нагнулся к ней и с уверенностью друга дома, с улыбкой уже готового привета на лице, мягко проговорил знакомым нам грудным тенором: «Господи Иисусе Христе Сыне Божий, помилуй нас». И на его симпатичный голос не послышалось ответа.

— Коли вам, Алексей Нефедович, не ответил, стало быть, старца-то и в келье нет. Идти, разве, понаведаться под окном, не выскочил ли он, как послышался грохот нашего поезда на дворе.

Мы вышли за седеньким вожатым из коридора другим, уже более коротким путем.

Обогнув за ним угол корпуса, мы очутились на небольшой площадке, под самым окном отца Серафима. На площадке этой, между двумя древними могилами, действительно оказались следы от двух, обутых в рабочие лапти, ног.

— Убег, — озабоченно проговорил седенький монашек, смущенно поворачивая в руках ненужный теперь ключ от опустевшей кельи.

— Эх-ма, — глубоко вздохнул он, смиренно возвращаясь к делу своего послушания, как вожатого богомольцев по монастырской святыне.

Толпа их, между тем, уже теснилась около стоявшей поодаль древней могилы с чугунным гробиком поверх земли вместо памятника. Кто, крестясь, прикладывался к холодному чугуну, кто сгребал из-под гробницы сыпучий песок, заворачивая его в платок.

Три раза перекрестившись, монах поклонился перед древней могилой до самой земли. До земли же за ним поклонился и весь народ.

— Отец наш Марк, — начал инок, — спасался в этих самых лесах, когда еще только обстраивалась впервой эта обитель наша. Супостаты, лесные грабители, окаянные не раз калечили его в бору, выпытывая от него место, где зарыты будто бы монастырские сокровища и, наконец, с досады вырвали у него язык. Десятками лет жил затем мученик в бору нашем уже невольным молчальником. И вот за все терпение его при жизни дает теперь Господь гробнице его чудодейственную силу. Как вы знаете, много уже чудес творилось над этой могилой, — а мы, недостойные его братья, поем здесь панихиды, выжидая, когда Богу угодно будет явить из-под спуда его святые мощи.