Преподобный Симеон Новый Богослов (949-1022)

С другой стороны, выражение «тайное делание» принимает иногда у пр. Симеона более широкий смысл внутренней духовности, противопоставляемой чисто внешнему благочестию. Так, упомянув внешнее делание, «пост, жестокое житие, труды, лохматые волосы, власяницу, сено для подстилки ложа и всякое другое злострадание жизни»[248], пр. Симеон говорит: «Все это хорошо, если хорошо исполняется ваше умное и тайное делание (νοερός και κρυπτής εργασίας), со знанием и мудростью и смыслом. Но если вне его вы многое воображаете на основании (внешних дел), а может быть и мните быть чем-нибудь, будучи ничем без него, вы как будто похожи на прокаженных, украшенных светлыми одеждами на заблуждение видящим их»[249]. Внутренняя молитва противопоставляется телесной молитве, к которой, однако, последняя должна приводить: «Мы молимся телесно? — вопрошает себя пр. Симеон. — Для того, чтобы мы не пленялись врагом умственно и чтобы постигать благая и чтобы достичь непрерывно молиться духовно по уму»[250]. Необходимое для такой молитвы сосредоточение духа таким образом описывается пр. Симеоном: «Совершивший в совершенном чувстве сердца с радостью отречение от внешних предметов и людей и всего, что в жизни, и получивший забвение таковых, перешедший, как стену, пристрастие, становится как чужой мира и всего того, что в мире, собирая свой ум и единственным деланием (μελέτην) делая память и мысль о смерти. Поэтому он всегда заботится о суде и воздаянии и всецело пленяется в таковых неизреченным страхом от таких мыслей, и от созерцания их поражаемый»[251].

Можно, следовательно, сказать, что пр. Симеон нисколько не отвергает церковные и литургические молитвы с их традиционно установленными текстами, совсем нет, но они не более интересуют его сами по себе, чем как источник личного умиления и слез, если мы внимаем им умом и со страхом Божиим. Цель молитвы, будь то в церкви или наедине в монашеской келий, идет ли дело о покаянной молитве или о прославлении Бога, для него всегда просвещение и единение с Богом. Однако постоянное «тайное делание», краткие и много раз повторяемые молитвы, скорее духом, чем устами, кажется, являются основой его духовной жизни, хотя он не много об этом говорит. При этом применяются телесные приемы, помогающие сосредоточению ума. Возникает вопрос, почему он никогда не говорит о «Иисусовой молитве», с которой его «тайное делание» имеет столько сходства, за исключением призывания имени Иисуса, что является ее центром и отличительной чертой? Совершенно невероятно предполагать, будто пр. Симеон не хотел сделать ее известной миру, он, который проповедовал, что самые возвышенные видения доступны всем христианам и что тяжко заблуждаются те, кто этому не верит. Может быть потому, что молитва Иисусова, хотя и известная, начиная с пятого века, и широко распространенная на Синайской Горе, в Палестине и в Египте, была еще мало известна в Константинополе? Или же он предпочитал еще более краткие и, может быть, более древние призывания, сосредоточенные на имени «Господь» и ограничивающиеся словами «Господи, помилуй»? И это несмотря на духовность глубоко христологическую. Во всяком случае, пр. Симеон не ограничивался этими внутренними краткими призываниями и в многочисленных молитвах, им оставленных, обнаруживает большое литературное красноречие, которое не могло быть вмещено в краткие стереотипные призывания. Но это никогда не риторика; он поражает своей искренностью, своими внезапными переходами от глубокого покаяния к экстатическим видениям. И особенно он показывает в своих молитвах, что Бог Человеколюбец быстро отвечает на призыв грешника и принимает его в Свое Царство. Кратко говоря, пр. Симеон своим личным примером научает нас молиться.

3. Духовное руководство и отцовство

Часто пр. Симеона Нового Богослова представляют себе мистиком, который говорил исключительно, или почти исключительно, о высоких духовных состояниях, как бесстрастие, любовь, видение света, обожение и т. д., и не проявлял большого интереса к путям и средствам, ведущим к этой высоте, то есть к отречению от мира, покаянию, борьбе против страстей, подвижнической жизни вообще, о чем преимущественно говорили древние отцы. Такого рода представление, однако, совершенно неточно, так как для пр. Симеона (как и для его предшественников), мистический опыт являлся только увенчанием подвижнической жизни в Боге. Конечно, особое ударение на мистическом опыте, при этом сознательном, характерно для пр. Симеона, тем не менее аскетическая борьба занимает в его творениях значительное и даже основное место, хотя тут он может показаться менее оригинальным и просто следующим по пути, начертанному св. отцами[252]. Отличительною чертою пр. Симеона является то, что он не отделяет аскетического подвига от мистической жизни, постоянно переходя от одного к другому, уделяя особенно много места духовному руководству или, вернее, духовному отцовству.