Прерия

— Он слишком много знает, — мрачно сказал Измаил, — лучше было бы, если бы он думал, что знает, поменьше. Но все это пустяки. Если бы даже все племена сиу, находящиеся к западу от Большой реки, были в одной мили от нас, мы показали бы им, что нелегко взобраться на утес, защищаемый десятью решительными людьми.

— Двенадцатью, скажи двенадцатью, Измаил! — крикнула бой-баба. — Уж если ты считаешь мужчиной твоего друга-дурака, который только и знает, что рвать мох да ловить насекомых, то я требую, чтобы меня считали за двух. С ружьем в руках я не побегу от врага, а что до храбрости, то после годовалого теленка, которого у нас украли тетоны, — самого большого труса у нас — я ставлю твоего доктора. Веришь ли, он посоветовал поставить мне мушку у рта, когда я пожаловалась ему на боль ноги?

— Очень жаль, что ты не исполнила его совета, Эстер, — хладнокровно заметил муж, — я думаю, что лекарство было бы очень полезно тебе. Но, дети, если индейцы близко, как думает Абирам, то может случиться, что нам придется очень скоро взобраться на утес и бросить ужин. Поэтому поскорее припрячем дичь в безопасное место, а о предписаниях доктора поговорим, когда нечего будет больше делать.

Все поспешно исполнили его приказание, и через несколько минут вся семья была на вершине утеса. Эстер, не переставая ворчать, принялась приготовлять ужин, причем одно занятие вовсе не мешало другому. Когда ужин был готов, она позвала мужа голосом, громким, как голос имама, призывающего верующих.

Когда все уселись на свои обычные места вокруг, дымящегося блюда, Измаил подал пример, взяв кусок чудесной дичи, приготовленной так же, как и горб бизона, да так искусно, что натуральный вкус дичи не только не пропал, но, казалось, еще увеличился. Художник охотно воспользовался бы этим моментом, чтобы воспроизвести на холсте эту живописную сцену.

Читателю следует припомнить, что крепость Измаила стояла на уединенной, высоком, крутом месте и была почти неприступна. Яркий костер, зажженный в центре площадки, составлявшей середину утеса, вокруг которого собралась группа людей, делал из этого места что-то вроде громадного маяка, установленного в центре степей, чтобы светить искателям приключений, бродившим по огромным пространствам. Яркое пламя освещало обожженные солнцем лица, имевшие различные выражения, начиная с детской простоты, смешанной с какой-то дикостью — следствием полуварварской жизни, — и кончая тяжелой неподвижной апатией, замечавшейся на лице их отца, когда он не был возбужден. По временам порыв ветра, раздувая пламя, заставлял его подыматься выше, и тогда казалось, что маленькая уединенная палатка висит в воздухе, среди окружавшего ее мрака. Дальше все, как это бывает обыкновенно в такие часы, было погружено в непроницаемый мрак.

— Непонятно, почему это Аза не вернулся до сих пор, — с неудовольствием сказала Эстер. — Когда мы кончим ужинать и уберем все, он явится голодный, как медведь, проспавший всю зиму, и, ворча, потребует ужин. Его желудок — лучшие часы Кентукки, к тому же их не нужно заводить, чтобы знать, который час.

— Аза ест страшно много, особенно если аппетит его обострился работой, хотя бы и небольшой.

Измаил обвел суровым взглядом всех своих детей, как будто для того, чтобы видеть, осмелится ли кто-нибудь открыть рот в защиту отсутствующего преступника. Все молчали. Но так как не было никаких особенно возбуждающих причин, могущих оживить их вялый темперамент, то выступить на защиту обвиняемого брата казалось им делом, требующим слишком больших усилий, на которые они не были способны. Но Абирам, принимавший большое участие в своем сопернике после примирения с ним или, по крайней мере, показывавший вид, что принимает, счел нужные выказать беспокойство, которого, по-видимому, не испытывали другие.

— Счастье его, если он не попадается тетонам, — вполголоса пробормотал он. — Я был бы очень огорчен, если бы Аза, один из самых наших полезных товарищей и по храбрости, и по ловкости, попался в руки этих краснокожих дьяволов.

— Думайте про себя, Абирам, и не давайте работы ты своему языку, если умеете пользоваться им только для того, чтобы пугать женщину и ее дочерей. Вы уже согнали всякую краску с лица Эллен Узд, которая так побледнела, словно индейцы, о которых вы толкуете, уже стоят перед ней, или как тогда, когда мне пришлось разговаривать с ней при помощи выстрела из ружья, потому что мои голос не достигал до ее слуха. Почему это так случилось, Нелли? Вы еще не рассказали мне о причине вашей внезапной глухоты.

Бледность лица Эллен сменилась румянцем так же внезапно, как внезапен был выстрел Измаила в упомянутом им случае. Яркий румянец покрыл ее лицо, и прилившая кровь залила далее ее шею. Она опустила голову со смущенным видом, по, казалось, не сочла нужным ответить на этот вопрос.