Преследователь

Я один пошел по улице. Больше не было слышно ничьих шагов…

7 Три часа ТРИДЦАТЬ минут

Теперь уж он не приедет. Нечего и надеяться. Я жду понапрасну. Мне холодно. А вдруг он еще приедет? Может, он заигрался в карты с собутыльником или заночевал где-нибудь в другом месте?

Не так давно я узнал, что мой сотоварищ по заключению, учитель, проживает в ближнем городке. Я подождал его и встретил у выхода из школы. Мы выпили по чашке кофе на террасе ресторана в центре городка. Ветер трепал пестрые скатерти. Где-то пробили башенные часы. Перед террасой резвились дети.

— Вот детей… детей мне очень жалко, — промолвил Вернер, когда мы вкратце рассказали друг другу, как сложились наши судьбы. Вернер, будучи политическим заключенным, в ту пору не раз с холодным спокойствием давал отпор тюремщикам. Теперь он был болен и удручен. Долгое время он сражался за справедливость в таком же деле, как у меня, и потерпел поражение.

— Правосудия добиться невозможно, — утверждал он. — Когда арестуют невиновного, сам он защищать себя не в состоянии. В лучшем случае ему выдадут лист писчей бумаги. А адвокату в лучшем случае позволят заглянуть в дело. Друзья на воле пальцем не пошевелят, считая, что предосудительно вмешиваться «в ходе следствия». А после того, как вынесен приговор, хлопотать уже поздно. Сам видишь, механизм налажен великолепно.

— Значит, в ходе следствия в дело вмешиваться нельзя?

— Иногда даже необходимо. — Он допил кофе. Его пепельные с проседью волосы развевались на ветру. Я смотрел на него: лицо сохранило благородство черт, но как-то огрубело. Годы наложили свой отпечаток, а горечь обиды стянула его в бескровный кулачок. Бледный, немощный сидел передо мной тот, кто когда-то за решеткой показывал пример твердой как алмаз веры в победу. Голову он все еще держал гордо, но ему грозила опасность захлебнуться в тоске. Разочарование все равно что свинцовое грузило.

— Несчастные дети… — шептал он. — Их растят в полном неведении. Ты заметил, что убийство носит интеллигентную маску? — продолжал он. — Согласен, сделаем исключение для примитивных убийц. Они всего лишь продукт деятельности определенного механизма. Но кто изобрел самый механизм, кто наладил его, кто за ним надзирает? Каждый механизм состоит из тысячи отдельных колесиков. Прежде чем достичь современной стадии, этот механизм — детище идеологов и технологов власти — совершенствовался столетиями. И весь секрет в том, что он существует поныне. Злодеяния замалчивают, организаторов массовых убийств оправдывают. Вот, например, женщина-врач, которая экспериментировала на заключенных в концлагере женщинах, пока они не умирали в страшных муках. Эта женщина-врач живет преспокойно. Вот врач-педиатр, который умертвил полсотни детей. Он живет и в ус не дует. Вот вам убийцы в офицерских мундирах, в судейских мантиях — все они процветают. Злодеи и преступники живут среди нас и благоденствуют. Убийство носит две маски: одна из них — тупая рожа палача-исполнителя, другая — интеллигентный облик, за которым скрывается жестокая направляющая воля. Необходимо помнить об этом.

Я возразил, что некоторые непонятные приговоры нашего послевоенного правосудия объясняются свободой судопроизводства.

— Удельный вес правосудия зависит от удельного веса судей. А свобода без справедливости — бедная вдовица.

— За время пребывания в тюрьме тебе не случалось слышать о человеке по имени Пауль Ридель? — без перехода задал я волнующий меня вопрос.

— Пауль Ридель? Гм…

Он задумался, потом медленно покачал головой. Закурил сигарету и выпустил клуб дыма в теплый осенний воздух.

— Нет.

О других участниках «Серебряной шестерки» он тоже ничего не слыхал.

Он назвал другие имена и спросил, не слыхал ли я когда-нибудь о них. И мне пришлось ответить отрицательно.

Так мы и сидели на террасе кафе под низким облачным небом осенних сумерек: двое бывших заключенных, двое свидетелей, но один не мог подтвердить свидетельство другого. Каждый знал свой случай несправедливости и ничем не мог помочь другому.

Его лицо выражало безнадежность. Мне было жаль его.

Я возвратился обескураженный. И здесь я не нашел путей к правосудию. Пришлось остаться при автомашине, в которой я и сижу сейчас.

Надо выйти из нее и немного размяться, ноги у меня совсем закоченели.

Я иду до перекрестка, иду медленно. Очень приятно двигаться. Но вдруг меня охватывает тревога, что он тем временем свернет сюда и я опоздаю. Я бегу обратно и занимаю свое место за рулем. Дверцу я не захлопываю, а прикрываю осторожно, чтобы не всполошить соседей.

Подожду еще полчаса. Если он за это время не приедет, я буду здесь дежурить и следующую ночь, дожидаясь этого шпика…