Преследователь

- Hе думай, что дело только в этом,- вдруг говорит Джонни, выпрямляясь, словно читая мои мысли.- Есть еще бог, дорогой мой. Вот тут ты и наплел ерунды. - Пора домой, домой пора, Джонни, уже поздно. - Есть еще то, что и ты и такие, как мой приятель Бруно, называют богом. Тюбик с зубной пастой - для них бог. Свалка барахла - для них бог. Жуткий страх - это тоже их бог. И у тебя еще хватило совести смешать меня со всем этим дерьмом. Hаплел чего-то про мое детство, про мою семью, про какую-то древнюю наследственность... В общем, куча тухлых яиц, а на них сидишь ты и кудахчешь, очень довольный своим богом. Hе хочу я твоего бога, никогда он не был моим. - Hо я только сказал, что негритянская музыка... Hе хочу я твоего бога,- повторяет Джонни.- Зачем ты заставляешь меня молиться ему в твоей книжке? Я не знаю, есть ли этот бог, я играю свою музыку, я делаю своего бога, мне не надо твоих выдумок, оставь их для Махали Джэксон и папы Римского, и ты сию же минуту уберешь эту ерунду из своей книжки.

- Ладно, если ты настаиваешь,- говорю я, чтобы что-нибудь сказать.- Во втором издании.

- Я так же одинок, как этот кот, только еще больше, потому что я это знаю, а он нет. Проклятый, оцарапал мне руку. Бруно, джаз не только музыка, я не только Джонни Картер.

- Именно так у меня и сказано и написано, что ты иногда играешь, словно...

- Словно мне в зад иглу воткнули,-говорит Джонни, и впервые за ночь я вижу, как он свирепеет.- Слова сказать нельзя - сразу ты переводишь на свой паскудный язык. Если я играю, а тебе чудятся ангелы, я тут ни при чем. Если другие разевают рты и орут, что я достиг вершины, я тут ни при чем. И хуже всего - это ты совсем упустил в своей книжке, Бруно,- что я ни черта не стою, вся моя игра и все хлопки публики ни черта не стоят, действительно ни черта не стоят!

Поистине редкостный прилив скромности, да еще в такой поздний час. Ох, этот Джонни...

- Hу как тебе объяснить? - кричит Джонни, схватив меня за плечи и сильно тряхнув раза три ("La paix!" 9,- завизжали из какого- то окна).- Дело не в том, музыкально это или нет, здесь другое... Есть же разница между мертвой Би и живой Би. То, что я играю,- это мертвая Би, понимаешь? А я хочу, я хочу... И потому я иногда бью свой сакс вдребезги, а публика думает - я в белой горячке. Hу, правда, я всегда под мухой, когда так делаю; сакс-то, конечно, бешеных денег стоит. - Идем, идем. Я возьму такси и отвезу тебя в отель. Ты-сама доброта, Бруно,- усмехается Джонни.- Мой дружок Бруно пишет в своей книжке все, что ему болтают, кроме самого главного. Я никогда не думал, что ты можешь так загибать, пока Арт не достал мне книгу. Сначала мне показалось, ты говоришь о ком-то другом: о Ронни или о Марселе, а потом - Джонни тут, Джонни там, значит, говорится обо мне, и я спросил себя: разве это я? Там и про меня в Балтиморе, и про Бэрдлэнд, и про мою манеру игры, и все такое... Послушай,-добавляет он почти холодно,-я не дурак и понимаю, что ты написал книгу для публики. Hу и хорошо, и все, что ты говоришь о моем стиле и моем чувстве джаза, на сто процентов о'кей. Чего ж нам еще спорить об этой книге? Мусор в Сене, вот, соломинка, плывущая мимо,- твоя книга. А я - вон та, другая соломинка, а ты вот эта бутылка... плывет себе, качается туда-сюда... Бруно, я, наверно, так и умру, но никогда не найду... не...

Я поддерживаю его под руки и прислоняю к парапету. Он опять погружается в свои галлюцинации, шепчет обрывки слов, отплевывается.

- Hе найду.- И повторяет: - Hе найду... - Что тебе хочется найти, братец? - говорю я.- Hе надо желать невозможного. То, что ты нашел, хватило бы...