Преследуя Аделин

– Ты же хотел, чтобы я тебя нашла, котеночек. Я нашла. Так что снимай свой гребаный капюшон и покажи мне свое лицо, – требую я, мой голос становится все выше, вместе с гневом.

На его губах появляется коварная улыбка, когда он слышит свое новое прозвище. Он думает, что это игра в кошки-мышки. Что ж, если он хочет поиздеваться надо мной, давая мне клички, будет справедливо, если я буду отвечать тем же.

Он медленно поднимает руку и стягивает с головы капюшон, нож в его руке сверкает, словно насмешка. У меня тоже есть нож.

Все торжество, которое я испытала от своей маленькой колкости, тает, как масло на раскаленной сковородке.

А страх, который я ощущала, увеличивается втрое. Его лицо… не похоже ни на одно из тех, что я видела. Но в том-то и дело, что мне уже доводилось видеть его раньше. Его выдают разные глаза.

В том книжном магазине я видела только часть его лица. Тогда он показался мне в меру притягательным. Но теперь, когда я вижу все части как единое целое, он выглядит ужасающим.

Его правый глаз темнее полуночного неба, тогда как другой – полная его противоположность, настолько лишенный цвета, что практически белый. Начинающийся от середины его лба и проходящий прямо через белый глаз до середины щеки шрам – это то, что я не могу забыть с тех самых пор, как увидела его в книжном магазине.

Несмотря на все уродство шрама, он только подчеркивает его необыкновенную красоту. Линия его челюсти настолько резкая, что он мог бы огранять ею бриллианты. Прямой, аристократический нос. Полные губы. И черные волосы, короткие и все же достаточно длинные, чтобы пропустить сквозь них пальцы.

Это неправильно. Очень неправильно.

Мой преследователь не должен меня привлекать.

Его присутствие настолько подавляет, что кажется, будто ростом он по меньшей мере метра три, а его тень ползет по потолку, направляясь ко мне. Комната кажется крошечной, когда в ней находится он. Я сама чувствую себя крошечной, когда он здесь.

Он делает ко мне шаг; на его лице все еще остается едва заметная ухмылка – один легкий изгиб губ.

Делаю шаг назад. Мои инстинкты наконец-то ведут себя так, как им полагается, и этот шаг – мой первый умный шаг за эту ночь.

– Неужто кот завладел твоим язычком, мышонок?

На мгновение я закрываю глаза. Его голос омывает меня, оставляя после себя мурашки на коже. Он так же глубок, как и его черный глаз.

Я снова сглатываю, едва не подавившись. Ощущение, будто мой язык раздулся вдвое.

– Чего ты от меня хочешь? – выдавливаю я.

Он приближается ко мне. Моя спина напрягается, но, несмотря на потоки страха, бурлящие через клапаны моего сердца, я остаюсь на месте. Когда он подойдет достаточно близко, я воткну в него нож.

Целься в горло, Адди.

Мои глаза встречаются с его глазами, и мысли покидают меня. Он прижимается всем своим телом к моему. Бесстыдно. Беззастенчиво. Безо всяких «давай я угощу тебя выпивкой, прежде чем прижмусь к тебе своей мужской грудью».

От такой смелости я чуть не прикусываю язык от удивления.

Проходит несколько секунд, прежде чем мое тело становится способным двигаться. Я собираюсь замахнуться на него ножом, не успев подумать о том, что делаю, однако, пытаясь поднять руку, встречаю сопротивление.

Я в замешательстве смотрю вниз и вижу, что лезвие ножа обхватила его ничем не защищенная рука. На его ладони выступает кровь, и тоненькая струйка крови стекает прямо ко мне.

Я судорожно вдыхаю, мои глаза расширяются и снова обращаются к нему. В его глазах нет ни следа боли. Ни малейшего проблеска.

Он одним рывком вырывает лезвие его из моей слабой хватки и не глядя зашвыривает нож за спину.

Нож с громким стуком ударяется обо что-то и падает на пол, отдаваясь в тихой комнате вибрирующим звуком. Тишину, окружающую нас, не нарушает ничто, кроме моего тяжелого дыхания. Его присутствие – это вихрь, неуклонно уничтожающий кислород в комнате и в моем мозгу в том числе.

Потому что я не могу мыслить здраво, когда его тело так близко к моему. Страх плотно обволакивает меня, обращая мое тело в камень. Я бесполезна. Бессильна. Все в моей голове бушует против невозможности бороться, мои инстинкты выживания говорят мне делать хоть что-нибудь, но тело отказывается двигаться.

И тут его окровавленная рука обхватывает мою шею и снова прижимает мое тело к своему. Я содрогаюсь от ощущения, что с его руки стекает эссенция его жизни. Кровь, словно угрожающие пальцы, ползет по моему позвоночнику, окрашивая мою кожу и ставя на ней клеймо.

К моему ужасу, он поднимает другую руку, в которой все еще держит нож – выглядящий гораздо более устрашающим, чем был мой, – и подносит острие лезвия к моему подбородку.

Он надавливает, чтобы заставить мой подбородок подняться выше, и металл вгрызается в мою кожу. Легкий изгиб его губ останавливает дыхание в моих легких. Это действие говорит о чем-то пугающем. О чем-то обрекающем меня.

– Вблизи ты еще прекраснее, – бормочет он, впиваясь своими порочными глазами в мое лицо.