Пресс-папье

БРУКШОУ. Вот именно. Видите ли, поначалу я заподозрил, что это Картрайт подделал вашу подпись в «Домашнем журнале» против его фамилии. И решил поговорить с ним. Он очень милый паренек, этот Картрайт, открытое, чистое лицо, хорошие зубы. Я сразу поверил ему. Я состою в учителях достаточно долго, чтобы научиться понимать, достоин мальчик доверия или не достоин, и вскоре убедился, что он о своих колоссальных очках и знать ничего не знает. Тогда я решил копнуть глубже. Коротко говоря, я спросил у него, чем, по собственному его мнению, он заслужил столько Звезд и Плюсов. И тут, Доминик, мальчик самодовольно ухмыльнулся. Я не преувеличиваю, он действительно ухмыльнулся, причем самодовольно!

ДОМИНИК. Послушайте, я не…

БРУКШОУ. И то, что он мне поведал, оказалось самой поразительной и шокирующей историей, какую я слышал за тридцать лет учительства. За тридцать лет, которые, как я полагал, сделали меня невосприимчивым к…

ДОМИНИК. Ну и что же он вам поведал?

БРУКШОУ. А вот что, мистер Кларк. Со слезами, навернувшимися на его большие, удивительно синие глаза, он признался мне во всем.

ДОМИНИК. О.

БРУКШОУ. То-то что «О»!

ДОМИНИК. Во всем?

БРУКШОУ. Во всем.

ДОМИНИК. О господи. Э-э, а в чем, собственно, это все состояло?

БРУКШОУ. В том, что на протяжении двух триместров вы в поздние ночные часы давали ему в вашем жилище дополнительные уроки латыни и что во время этих уроков вы совершали над мальчиком плотское насилие, да еще и способами слишком гнусными и разнообразными для того, чтобы их можно было объять неповрежденным рассудком. Картрайт сообщил мне, сначала с гордостью, а затем, осознав с моей помощью всю серьезность и возможные последствия происходившего, со стыдом, что не осталось ни единой части его тела, да, собственно, и вашего тоже, которая не принимала бы участия в этих бесчинствах. Бесчинствах, среди коих числится, Кларк, – и в это мне, если честно, все еще трудно поверить, – числится изнасилование и растерзание… э-э… его подколенных сгибов. Ну-с, что вы на это скажете?

ДОМИНИК (негромко). Да. Все это правда. Правда. И подколенные сгибы мы тоже использовали. Собственно говоря, не один раз.

БРУКШОУ. Больше вы ничего сказать не хотите?

ДОМИНИК. И, рад сообщить вам об этом, не без определенного успеха. Хотя нам пришлось прибегнуть к небольшим количествам…

БРУКШОУ. А теперь послушайте меня, Кларк…

ДОМИНИК. Нет. Это вы меня послушайте…

БРУКШОУ. Да, но первое слово дороже второго…

ДОМИНИК. Да ладно вам. Просто выслушайте меня, и все. Как вам известно, Брукшоу, я – молодой человек, имеющий мало шансов на преуспеяние, и терять мне особенно нечего. В школе меня били – вот это вам, скорее всего, не известно. Я, видите ли, пытался бороться с тамошними филистимлянами. Идея моя состояла в том, чтобы противопоставить эстетическое начало атлетическому. Впрочем, одним из преимуществ атлета всегда была физическая сила, и потому я пережил мучения, и, должен вам сказать, немалые. Помимо того, что я был трусоват, меня отличали слабость и плохая координация движений, а варвары, похоже, получали удовольствие, ловя меня, когда я катался на роликовых коньках, сцепляя их висячим замком и отбегая на безопасное расстояние, чтобы полюбоваться оттуда, как я корячусь. В одном жутком случае с участием огнетушителя им почти удалось сломать мой крестец. Это я им простил, но никогда не прощу того, что они сломили мой дух. Я поклялся, что отомщу всей их ораве. Отомщу, внедряя мою веру в самый источник их существования, ведя в нем подрывную пропаганду. Я решил стать школьным учителем.