Пресс-центр

— Значит, последний раз вы говорили с Грацио за три дня до гибели?

— Да.

— Вы его просили о чем-либо?

— Как всегда, об одном лишь — об осторожности.

— Что он ответил?

— Он пообещал мне прилететь сюда на несколько дней после того, как заключит контракт в Гаривасе. Он был так нежен и добр, бедненький, так смешно шутил…

Женщина снова налила себе виски, положила лед, воды наливать не стала; выпив, вздохнула:

— Я, видимо, говорю совсем не то, что вас интересует, господин Шор?

— Вы говорите именно о том, что меня интересует прежде всего… Как вы относитесь к господину де Бланко?

— Он мышь… Маленькая мышь… Отчего вы спросили о нем?

— Потому что фрау Дорн, Бланко и Бенджамин Уфер видели Грацио последними и говорили с ним последними…

— Нет, — женщина покачала головою, — не они… Последними видели те, которые убили…

— Кто мог его убить?

— Вы знаете, что после гибели Энрике Маттеи он два года жил под постоянной опекой телохранителей?

— Нет, я этого не знал. Почему?

— Потому что Леопольдо финансировал расследование обстоятельств убийства Маттеи. Потому что он не скрывал, что не верит в версию авиакатастрофы. Потому что он прямо говорил, что нефтяные концерны Далласа были заинтересованы в Сицилии и связаны с американской мафией, а Маттеи стал им поперек дороги…

— Что же изменилось за те два года, которые он прожил под охраной? Исчезла мафия? Или господин Грацио стал иным?

— Ни то, ни другое… Просто Леопольдо за те два года очень окреп…

— Вы допускаете какой-то договор о перемирии, заключенный им с мафией?

Женщина вздохнула.

— Допускаю.

— С кем конкретно?

— Он никогда не говорил того, что могло угрожать мне или моим близким… Он был очень открытым, но умел молчать про то, что могло принести мне горе…

— А где телохранители Грацио?

— Один, Эрнесто, живет на моей вилле… Второй уехал в Сицилию.

— Я могу поговорить с Эрнесто?

— Бесполезно. Он ничего не скажет.

— Почему?

— Потому что он сицилиец. Потому что сам ничего не знает… Он умеет только охранять, следить за теми, кто идет по улице, стрелять и резать…

— Силач громадного роста?

— Нет, Эрнесто как раз очень маленький. Громадным был Витторио, который уехал в Катанью…

— Почему?

— Кончился контракт… Прокурор республики заверил Грацио, что опасность миновала…

— Как фамилия этого Витторио?

— Фабрини.

— У него очень большой размер обуви, не правда ли?

— Да, сорок пятый…

Шор снова закурил.

— Мне бы все-таки очень хотелось поговорить с Эрнесто…

Женщина поднялась с низкого сафьянового овального дивана, подошла к перламутровому, старой модели телефонному аппарату, набрала номер, долго ждала ответа, пояснила, что Эрнесто рано ложится спать, они такие сони, эти сицилийцы, так любят поспать…

— Алло, Эрнесто, простите, что я потревожила вас поздно… Здесь у меня…

Шор поднес палец к губам, шепнул:

— Не говорите обо мне! Просто попросите приехать…

Женщина кивнула.

— Вы бы не смогли сейчас приехать сюда? Нет, нет, ничего не случилось… Хорошо, спасибо, я жду.

— Не вздумайте ему сказать, что я из полиции, — попросил Шор, — он тогда не станет со мною ни о чем говорить… Скажите, что я стараюсь понять причину гибели Грацио…

— Господина Грацио, — поправила женщина. — Он не станет говорить с вами, если вы скажете о Леопольдо просто «Грацио»…

— Господин Бланко тоже очень следит за тем, чтобы его фамилия произносилась с обязательным «де».

— Он мышь, — повторила женщина, — он только играет в больших, он не в счет.

— А Уфер?

— Тоже мышь, но дрессированная, знает все о бирже, Леопольдо верил ему, как себе… Он может догадываться, кто против концерна Леопольдо в Гаривасе, он знает пружины… После того, как Леопольдо не стало, дни Санчеса сочтены, и Уфер и Бланко знают это…

— Вы согласитесь под присягой повторить то, что сказали сейчас?

— Конечно.

— У вас хватит денег, чтобы держать трех телохранителей, фрау фон Варецки?

— Я не люблю, когда считают мои деньги, господин Шор. Вы спросили, я ответила. И достаточно.

— Прошу простить, но я осмелился спросить вас о телохранителях оттого, что понимаю всю меру опасности, которую я, лично я навлеку на вас после такого рода заявления… Мы не сможем дать вам охрану, а она потребуется, в этом я не сомневаюсь.

— Я сказала то, что сочла нужным сказать. Какие у вас еще вопросы?

— Господин Грацио называл вам тех, кого он подозревал в гибели Энрике Маттеи? — спросил Шор, отметив, что более не смеет называть покойного просто Грацио. Женщина сумела корректно, но твердо навязать ему свое отношение к нему.

— Его врагами были те, которые крепче всех пожимали на приемах руку и громче других клялись в дружбе.

— Простите, но этот ответ слишком общий.

— Другого не знаю.

— Постарайтесь вспомнить: вам никто не подсказал — дружески, вскользь — переехать из вашего дома сюда, в «Палому»?

Женщина нахмурилась, снова потянулась к бутылке, глаза ее сделались прозрачными, водянистыми, поэтому казалось, что в них постоянно стоят слезы, хотя они были сейчас сухи…

— Мне звонила фрау Дорн… Обещала прилететь ко мне… Она спросила, не слишком ли мне тяжко в доме одной… Но она ничего не советовала…

— Когда это было?

— Когда Леопольдо не стало.