Пресс-центр

Дигон, как всегда, был в своем скромном черном костюме; он позволял себе только одну роскошь — шофер покупал ему невероятно дорогие туфли, невесомые, лайковые, в шикарнейшем магазине Нью-Йорка. Как и всякий состоявшийся человек, Дигон не придавал значения одежде, любил старые, привычные вещи; впрочем, в молодости, как и все ему подобные, рвавшиеся вверх, он заказывал себе изысканные костюмы, покупал самые большие машины, ибо человек, стремящийся состояться, должен уметь пускать пыль в глаза; чем меньше реальных денег, тем больше должно быть показного богатства; только купив три дома, более тысячи акров земли, богатой нефтью, завязав — через третьи страны — надежные связи с банками Саудовской Аравии, он перестал обращать внимание на внешнее, «жениховское», как шутил позднее, и стал, наоборот, играть в скромность; поначалу переигрывал, она выглядела ненатуральной. По прошествии лет, особенно после сорок пятого года, получив доступ в Западную Германию через концерн Дорнброка, он жил понятием дела — агрессивного, всепожирающего, беспощадного; всякое — со стороны — проявление богатства казалось ему теперь смешным и нелепым.

…Когда посол Никльберг подвел его к министру обороны, когда они обменялись прощупывающим, настороженным рукопожатием, кряжистый майор Лопес отчеканил:

— Наша революция против роскоши, но этот дом отмечен печатью достоинства; праздник не режет глаз излишествами, столь угодными сильным вашего мира; рад чести засвидетельствовать свое уважение, мистер Дигон, и выразить надежду, что вы не только поправите здоровье в благодатном климате Гариваса, но и поразмыслите на досуге, какую помощь можно оказать республике, развивающейся ныне столь динамично.

Возле майора стоял высокий холодноглазый полковник, начальник генерального штаба Диас, близкий друг премьер-министра; Дигон сразу вспомнил то, что говорил ему о Диасе Майкл Вэлш, когда они встретились на конспиративной квартире ЦРУ в Нью-Йорке, поэтому Дигон чопорно поклонился майору и ответил:

— Хотя я, не скрою, являюсь противником любой революции, кроме американской, но тем не менее, господин Лопес, меня воодушевляет динамика вашего развития и то чувство стабильности, которое я здесь ощущаю… Не вижу поэтому оснований для того, чтобы хоть в какой-то мере бойкотировать деятельность вашего министра финансов… Думаю, коллеги по наблюдательному совету нашего концерна поддержат мое предложение пойти навстречу вашим предложениям…

— Ну что ж, — сухо усмехнулся майор Лопес, — если они поддержат вас и ссудят нас займом, республика позволит им жить здесь, на берегу, как они того захотят… В роскоши — так в роскоши…

Дигон пожевал губами.

— В какой-то книжке, мне сдается, переводной, я прочитал любопытный анекдот о моем юном друге Дэйве Рокфеллере… Будто бы он вспомнил, что в одной из соседних с вами стран его дед купил пару миль хорошего пляжа и дворец восемнадцатого века… Дэйв отправил туда несколько своих помощников — цент любит счет, с него начинается доллар…

Лопес резко заметил:

— Две мили нашего побережья меряют не центом, мистер Дигон, а миллионом…

— Для Рокфеллера миллион и есть цент, — улыбнулся Дигон. — Так вот, его люди прибыли на двух вертолетах, увидели причудливый замок, пальмы на песчаном берегу, банановые рощи, вызвали управляющего и сказали: «Через неделю сюда прилетит большой босс. Поэтому, пожалуйста, снесите этот помпезный замок, мы пришлем строителей, и они сделают небольшой двухэтажный коттедж с хорошим бассейном, бомбоубежищем и радиоцентром; босс не любит пальм, надо засадить два километра крымской сосной. Песок следует посыпать красной галькой Средиземноморья, это мы доставим на самолетах… Теперь так, — продолжил самый доверенный помощник Рокфеллера, — какое созвездие появляется над домом, если сесть на пляже, опереться руками о землю и задрать голову?» Управляющий ответил, недоумевая: «Мне кажется, Южный Крест или что-то в этом роде». А помощник, посмотрев в свою записную книжку, отрезал: «Нет, он не любит это созвездие, пожалуйста, сделайте так, чтобы над головой у него был Козерог, мы уплатим любые деньги…» Через неделю прилетел Дэйв, вышел из своего сверхмощного вертолета — в поношенных белых джинсах, стоптанных кедах марки «пума» и стираной фланелевой рубашке, — прошелся по берегу океана, усыпанного красной средиземноморской галькой, глубоко вдохнул сухой сосновый воздух, какой бывает, наверно, только в Крыму, сел, задрал голову, спросил управляющего, какая звезда загорается здесь в полночь, выслушал ответ, что тут появится Козерог, вздохнул горестно и направился в свой небольшой двухэтажный коттедж, бросив на ходу: «Какая благодать, боже ты мой! Жить бы здесь и думать о вечности… Кому нужны эти проклятые деньги?! А мы их все делаем и делаем… Для чего?!»