Пресс-центр. Анатомия политического преступления

Он посмотрел на указатели (весь аэропорт в указателях нельзя терять ни секунды, ибо из них складываются века, по которым историки судят о нации); почтовых отделений было несколько; купил красивый, с разводами лист бумаги, конверт для авиаписьма, написал адрес — не так, как принято у нас, начиная с города, а с имени: "Харрисон Болс, 67 улица, отель "Плаза", Нью-Йорк, США". (Успел подумать: "В нашем бюро проверки пришлось бы сражаться с читчиками; наверняка требовали бы, чтобы я писал "Гаррисон", так дают в наших справочниках, значит, так и пиши; господи, сколько он мучился со словом "гаухсляйтер", будь оно трижды неладно; всегда исправляли "я" на "е", чтоб все было, как в немецком письме, но ведь буквосочетание "ей" звучит у немцев как "яй", именно "гаухсляйтер"; ничто не помогало, без бумажки таракашка, а с бумажкой человек, точнее не скажешь".)

"Дорогой Харрисон, привет тебе из Орли. Я был тут по своим делам, но жизнь — штука быстро меняющаяся, я, увы, до сих пор не могу последовать совету Плиния- младшего, который мудро поучал друга: поручи своим людям утомительные хлопоты по хозяйству и, воспользовавшись после этого полным уединением, целиком отдайся наукам, постижению тайн знания, чтобы после тебя осталась хоть крупица такого, что принадлежало бы тебе одному.

Судьба нашего с тобой коллеги Лыско (если ты бывал в Пресс-центре Шёнёф, мог с ним встречаться, говорят, славный парень) понудила меня присмотреться к делу Леопольдо Грацио самым внимательным образом, и, как только я стал к этому делу присматриваться, всплыла фамилия Барри Дигона. Поверь, это не есть зловредные козни коммунистической пропаганды, пинающей ногами бедных уоллстритовских акул, это пришло ко мне не от нас, а от вас. Поэтому, если ты не разгласишь строжайший секрет, пожалуйста, помоги мне понять, порасспроси своих коллег в редакции — "Нью-Йорк таймс" знает все, да здравствует "Нью-Йорк таймс"! — почему ваши люди столь недвусмысленно приторачивают именно Дигона к узлу Гариваса. Кто из его конкурентов может быть заинтересован в том, чтобы кивать именно на него, а не на Рокфеллеров, как это по традиции делается? Или же Дигон совершенно переориентировался с Европы на американский континент? Ведь он никогда не работал на юге. Я, впрочем, им давно не занимался, с конца шестидесятых годов, вполне мог отстать. Как и ты, я не очень-то люблю, когда мне навязывают точку зрения, "во всем мне хочется дойти до самой сути", это писал Пастернак. А он писал прекрасно. Вот я и обращаюсь к тебе с такого рода просьбой.

Напиши мне в европейский Пресс-центр в Шёнёф. Напиши про себя, мы ж не виделись черт-те сколько лет. Что касаемо меня, то, пока судьба дарит меня своей благосклонностью, я потихоньку готовлю себя к ее неблагосклонности; знаешь, Монтень прав: мы приучаем себя к войне, фехтуя на роскошных турнирах в дни мира.

Буду бесконечно признателен тебе, если выполнишь мою просьбу.

Дмитрий Степанов".

…В самолете уже Степанов написал еще две открытки, Францу Зиблиху в Гамбург и Хуану Мануэлю в Мадрид; больше всех других ему мог бы помочь, конечно же, Хуан Мануэль, но, как истый гидальго, он был силен в слове произнесенном; мог часами рассказывать поразительные истории в "Хихоне", что на углу бывшей авениды Хенералиссимо и бывшей калье Примо де Риверы; ныне, к счастью, многое вернулось на круги своя, к прекрасной поре того Мадрида, когда там жили Хемингуэй, Сыроежкин, Андре Мальро, Роман Кармен и Пикассо; Гран Виа что может быть достойнее этого названия одной из самых красивых улиц Европы?!

45

17.10.83 (23 часа 58 минут)

Шору позвонили, когда он уже лег спать; передачи телевидения ФРГ стали почти такими же скучными, как и здешние, последние известия он обычно слушал в машине, возвращаясь из комиссариата домой, или же утром, за кофе, пролистывая газеты; одно и то же, читать нечего; в каждой строке тревожное ожидание чего-то неотвратимо страшного; пугают друг друга, пугают…

Шор включил светильник, снял трубку, уверенный, что звонят из отдела, не иначе, как Папиньон — активен, словно матадор первого поля.

— Шор.

— Месье Соломон Шор?

Голос был незнакомый, властный, раскатистый.

— Да.

— Извините за поздний звонок. Мне сказали, что у вас может быть пресс- конференция, полагал, что окончится за полночь… Вы спали уже?

— Засыпал. Кто говорит?

— Я из "Союза лиц, подвергавшихся расовой дискриминации", месье Шор. Моя фамилия Зеккер. У меня есть кое-какие новости, связанные с судьбой вашего брата Эриха.

Шор резко поднялся, почувствовал, как глухо застучало сердце. Потянулся за сигаретой; откашлявшись, спросил:

— Он нашелся?

— Все не так просто, месье Шор. У меня практически нет времени, приехал всего на два дня, но я готов увидеться с вами завтра до работы, скажем, в восемь. Могли бы выпить кофе, я остановился в "Цур голден пост"…

— Хорошо, я приеду в восемь, месье Зеккер… На всякий случай, пожалуйста, оставьте ваш телефон.

— Сейчас, минуту, надену очки… У них такие маленькие цифры на аппарате… Так, тридцать три, семнадцать, сорок четыре… Записали?