Пресс-центр

Стучать она не решилась - слишком резкий звук, постоялец может вздрогнуть от неожиданности; мягкость, во всем мягкость, гостя нужно холить. Степанов тем не менее вздрогнул. Он никому не давал номер телефона, предпочитал звонить сам.

- Я сплю.

- Я знаю, месье Степанофф, я сказала об этом абоненту, но он срочно требует вас к аппарату.

"Наверное, Джордж. Он мог узнать, где я остановился".

- Кто звонит?

- Какой-то советский господин.

Степанов накинул халат и попросил:

- Мадам Брюн, не смотрите на меня, я голый.

Брюн рассмеялась, словно рассыпала по столу пуговицы. "В моем варварском французском она поняла лишь то, что я голый, - подумал Степанов. - Наш самоучитель ни к черту не годится".

Телефонный аппарат стоял в маленьком коридоре, оклеенном ситцевыми, в цветочках - на немецкий манер - обоями.

Мадам Брюн стояла возле телефона и держала в руке трубку.

- Я думала, вы действительно голый, - сказала она, - мне было бы так интересно увидеть голого красного.

- Еще увидите, - пообещал Степанов, и мадам Брюн ушла по винтовой лестнице вниз, раскачивая задницей, необъятной, как аэродром. - Слушаю, - сказал Степанов, провожая взглядом мощные телеса мадам Брюн.

- Дмитрий Юрьевич, посол просит вас приехать к нему в десять.

- А сколько сейчас?

- Спали еще?

- С чего это вы?

- Мадам сказала, что вы голый.

- Вот как... Когда же это она успела?..

- Они проворные... Сейчас девять пятнадцать...

- Хорошо, я буду к десяти.

Степанов наскоро принял холодный душ, бросил в стакан воды таблетку аспирина - французы утверждают, что аспирин надо пить профилактически каждый день, чтобы разжижать кровь, а после пьянки три раза в день; заел кислую воду жестким красным безвкусным яблоком и, только спустившись вниз, недоумевающе подумал: зачем он, приехавший на этот раз править корректуру своей книги, а не по журналистскому мандату, мог понадобиться столь неожиданно?

12

12.10.83 (10 часов)

Посол Андреенко был сед, моложав, поразительно быстр в движениях; со Степановым их связывала давняя дружба; разница в возрасте - двадцать лет - чем дальше, тем больше стиралась; особенно после того, как Степанов провел военкором в джунглях Вьетнама и у партизан Лаоса полгода, побывал в переделках в Чили, на Борнео, в Западном Берлине во время бунта "новых левых", в Ливане, когда Израиль только- только начинал планировать агрессию, и тот незримый разрыв, отделявший фронтовиков ото всех тех, кто не был солдатом Отечественной, все больше и больше стирался, хотя, конечно же, ни одно из трагических событий, свидетелем которых был Степанов, не могло сравниться с теми четырьмя годами битвы, участником которой - с первого дня - был Андреенко.

- Я не очень нарушил ваши планы? - спросил Андреенко, когда Степанов пришел к нему.

- А я люблю, когда нарушают мои планы... Особенно если вовремя и по делу. Если мне мешают работать, - усмехнулся Степанов, - это еще больше аккумулирует добрую злость, пишется потом особенно жадно...

Андреенко покачал головой.

- "Добрая злость"? Не слишком ли много здесь от фокуса?

- Ну и что? Плохо, если его мало. Фокус, как и анекдот, суть сюжета для книги, повод для дискуссии, побудитель несогласия...

- И это хорошо?

- Бесспорно, Петр Васильевич. Я пришел в этот мир, чтобы не соглашаться - кажется, сие Горький. Подвергай все сомнению - Маркс.

- Когда это говорят мыслители, они готовят мир к новому качеству, Дмитрий Юрьевич, и я с ними солидарен, но к великим часто примазывается могущественная прослойка лентяев, которые козыряют гарантированным правом не соглашаться во имя того, чтобы бездельничать.

- Отлито в бронзу, - Степанов вздохнул. - Можно чеканить.

Андреенко открыл красную папку, цепко пробежал машинописный текст, спросил, не поднимая глаз:

- Вы журналиста Лыско знаете?

Степанов нахмурился, вспоминая, поинтересовался:

- Он аккредитован во Франции?

- Нет, в Шёнёф, это европейский Пресс-центр...

- Что-то слыхал, Петр Васильевич, но знать не знаю. Быть может, встречались где... Что-нибудь случилось?

- Да. - Андреенко протянул Степанову два сколотых листка бумаги. - Почитайте.

На первом листке сообщалось, что ночью был избит до полусмерти и отправлен на самолете Красного Креста в бессознательном состоянии в Москву журналист Николай Иванович Лыско, сорок пятого года рождения, украинец, холостой; в консульстве об этом узнали от неизвестного, который назвал место, где лежит Лыско, и предупредил, что, если красный еще раз посмеет приставать к его любимой женщине Мари Кровс, он будет убит.

На втором листке сообщалось, что Мари Кровс - журналистка из Гамбурга, аккредитована при Пресс-центре, там же, где работал Лыско.

Степанов пожал плечами.

- А какое все это имеет отношение к Парижу, если не считать, что бедный Лыско - наш гражданин?

- Непосредственное, - ответил Андреенко. - Сегодня утром мне доложили, что кто- то, назвавший себя доброжелателем, оставил в консульстве папку, в которой хранилась запись разговоров Лыско и этой самой Кровс... Интимные разговоры...

- Ну и что? - Степанов снова пожал плечами, - Я не пуританин.