Престидижитатор Сталина

Долгими октябрьскими вечерами я сидел в избушке кузнеца и размышлял над своею горькою судьбинушкою. В избушке сидел потому что выяснилось, что построенные мною хоромы не так хороши, как мне представлялось: печка грела хреново (то есть сама по себе — хорошо, но на две больших комнаты ее явно не хватало), да и сиденье в темноте раздражает. Стекол-то в окнах не было, и, чтобы не околеть от холода, приходилось окна держать закрытыми. В смысле, двойные ставни закрытыми держать, но через них все равно почему-то изрядно дуло. Однако бабы дважды в день все равно в хоромах топили, ведь нельзя допустить, чтобы подвал замерз: там хранилась ценнейшая картошка (которую на еду я тратить пока не стал) и разный другой продукт.

С голоду зимой я умереть уже не боялся, хотя полученные после расчетов суточные рационы и вызывали некоторое уныние. Они совсем бы уж уныло выглядели, но в самом конце октября, когда ночью температура падала ниже нуля (что доказывал ледок на лужах), Авдей умудрился в лесу завалить целого лося. Ну не то чтобы очень огромного, все же скорее лосенка — однако достаточно большого для того, чтобы к суточному рациону на зимний стойловый период добавить мяска примерно так по килограмму. На всех по килограмму в день, не на одного — но и это уже сильно радовало.

Еще меня радовало то, что бабы решили, хотя и очень своеобразно, обо мне позаботиться. В плане выживания в студеную зимнюю пору. Еще осенью старшая из баб, Фёкла, робко поинтересовалась, а не могу ли я бабам иголку отковать швейную. Фёклу мне Александр Григорьевич отдал потому что как раз зимой ее единственного сына он оженил и осталась баба «одинокой бобылкой» — то есть пользы от нее мало, хотя и подушный налог за нее платить не требовалось. Но требовалось кормить, а раз сын её уже кормить не мог… Честно говоря, я думал что Фёкле уже сильно лет за сорок, а оказалось всего двадцать восемь. В общем, из пружин замков французских ружей я иголок наковал больше двух десятков. А бабы часть, причем большую, ловко поменяли где-то в соседних деревнях на материю (то есть на полотно, сотканное тамошними бабами из матёрки), а к зиме сшили мне зимнюю одежку. Не тулуп, а что-то вроде пуховика или длинной телогрейки, набитой пухом из рогоза. Правда воротник меховой они пришили, еще и меховой капюшон и обшлага, из заячьих шкур, так что пальтишко не самым «мужицким» по фасону вышло. И теплым, хотя и тяжелым. Очень тяжелым — но теплым. Так что и с одежкой на зиму мне повезло, что очень меня радовало.

Не радовало то, что из посуды на всю кодлу так и оставался единственный горшок объемом литра на четыре. Ну я и постарался: набрал глины, добавил песочку процентов десять (читал я в юности о таком рецепте), даже сколотил некое подобие гончарного круга — и налепил разных мисок, кружек и крынок. Причем даже не забыл все это творчество тщательно выгладить щепочками, чтобы посуда получилась лощеной. Аккуратно все высушил, выкопал правильную ямку, слепленное в нее вперемешку с углем сложил — то есть все по правилам сделал. И даже трубку глиняную в ямку провел, чтобы воздух в нее мехами качать для повышения температуры. А потом свою керамическую печку запалил и стал ждать положительного результата.

Самым трудным в деле производства керамической посуды было ожидание того момента, когда печка остынет. Потому что эта зараза остывала почти неделю! Но зато потом все стало просто: всю полопавшуюся в печке посуду я просто выкинул, а ту, что осталась невредимой, постарался отмыть от налипшей золы и копоти. А оставшейся после этих процедур «японистую» керамическую ложку я потом использовал для поедания того, что бабы сготовят.

Алёна, увидев столь скромные результаты моих трудов, поинтересовалась, а что, собственно, я хотел получить. И, выслушав ответ, глубоко вздохнула — как обычно вздыхала Витькина мать, Вера Сергеевна, когда тот жаловался ей на какие-то проблемы на работе. Наверное, у всех женщин такие вздохи заложены в генетическом коде. А дня через четыре притащила с десяток разнообразных мисок и еще один варочный горшок.

— Интересно, когда ты все это сделать-то успела? — удивился я. — Да и миски у тебя вышли такие ровные…

— Ага, дед Михей всегда ровные делает. Ты ему давеча топор сделал да серп новый отдал, вот он и отдарился. Все равно он мисок много для зимнего торга лепит…

— А не много тут за один серп и топор? — засомневался я.

— За твой топор, барин, этого еще и мало. Он к Рождеству еще и десять кружек сделать должон.

— Почему десять? — удивился я.

— Потому что ежели ты, барин, одну разобьешь ненароком или осерчав, то ждать не надо будет пока он новую сделает. Ты-то, барин, мирный, поэтому я одну впрок велела сделать, а вот Александр Григорьевич, как осерчает, враз по пять кружек об стену бьет! Но то спьяну, а ты, я гляжу, вино не жалуешь…