Престол и монастырь

– Как не знать, самый задушевный благоприятель мой. Не оставлял меня и в Крыму. Спасибо. – В тоне князя просвечивала сквозь обычную мягкость будто горькая ирония, которую не могла не заметить и молодая женщина.

– А как я тебя, Васенька, ждала! Кажется, все глаза проглядела, – начала царевна, круто обрывая прежний разговор. – Подарок тебе приготовила, сейчас принесу.

Софья Алексеевна вышла в спальню и вынесла оттуда сверток, тщательно завернутый в тафту.

Князь развернул сверток: это был его портрет с виршами сочинения самой царевны. Он прочитал:

Камо бежиши, воине избранный!
Многажды славне, честию венчанный,
Трудов сицевых и воинской брани
Вечно ты славы дотекше, престани.
Не ты, но образ князя преславного
Во всяких странах, зде начертанного,
Отныне будет славою сияти,
Честь Голицынов везде прославляти.

– Спасибо, ненаглядная царевна, за презент. Дорог он моему сердцу, – говорил князь Василий, горячо целуя молодую женщину, – только будь же добра до конца и подари мне свое изображение.

– Да у меня… Вася… У меня… нет, так чтоб схожего…

– Как нет? А мастер Тарасеевич достаточно изобразил твою персону.

– Не понравилось мне, Вася, его изображение, да и мало их было… я, кажется, велела уничтожить…

– Не уничтожили их, царевна, а разослали по иностранным землям, а не токмо у себя дома.

– Если разослали иль раздавали, так без моего ведома, Вася, а для тебя я велю вновь изобразить.

– Не трудись, царевна, зачем? Есть у меня… прислали мне в Крым твое-то изображение, и немало я скорбел там… Скажи мне только по правде: кто изображен на другой стороне твоей персоны…

– Будто не знаешь, Васенька, не узнал эмблемы московской…

– Эмблему-то московскую я знаю, да не признал ее в изображении. Эмблема московская – святой великомученик Георгий, а изображен, кажется, Федор Стратилат.

– Будто забыл, Вася, ведь святой Георгий убил змия, пожиравшего…

– Правда твоя, но Георгий убил его копием, как и обозначается в эмблеме, а в твоем изображении убиение мечом, как приписывается Федору Евхаитскому.

– Не домекнулась я тогда, не обратила внимания. Чудно мне, что и ты так принимаешь…

– Эх, царевна, царевна… знаю я все, все, что здесь без меня творилось… Дурные люди тебя наущают, напрасно ты их приблизила к себе и слушала…

– Князь Василий! Я не ребенок. Знаю я, куда иду, и тех, кто меня окружает. Умею отличить людей мне истинно преданных от фальшивых, – горячо заговорила молодая женщина, но вслед же за тем в голосе ее новая перемена, и опять зазвучала в нем прежняя заискивающая нежность. Она продолжала:

– Что это, Вася, за беседа такая странная, первая после твоего возвращения. Верно, тебе наговорили лихие люди незнай чего… Вот отдохнешь, увидишь сам. Ты всегда был мне единственным другом и будешь им… Раздражен ты, вижу я. Отдохни и приходи ко мне. Мне нужно с тобой о многом…

– Отдохнуть мне нужно, правда твоя, царевна, только поможет ли отдых? Прощай, дорогая моя! Когда и где свидимся – бог весть… Надоедать тебе не буду… да и не к чему…

И князь как-то странно, с несвойственной торопливостью, поцеловав руку правительнице, вышел.

Тупым взглядом проводила бывшего любимца царевна Софья Алексеевна и долго стояла, точно застывшая. Проснулось ли в ней прежнее чувство или только боль, с какою провожается прощальный привет навсегда отлетевшему прошедшему? Трудно анализировать человеческое сердце, а женское в особенности.

Ожидала она его – вот он воротится… нельзя же так вдруг все порвать, все, что так крепко, так неразрывно связывало их так долго. Но он не воротился, и последний звук его шагов, каких-то неровных, постепенно стихал и наконец совершенно замолк в коридорах.

Почти бессознательно перешла молодая женщина в соседний покой, где ожидал ее сидевший бесцеремонно бывший дьяк Шакловитый.

– Что, милая, видела его? Что он? – забрасывал вопросами дьяк.

– Ничего… – странно протянула она.

– Ну, так я и ожидал… от князя и ожидать нечего… зяблое дерево… – говорил, успокаивая царевну, Федор Леонтьич, – если б и знал он… да куда ему знать…

– Знает он, Федя, все знает, хоть и не сказал он мне этого прямо, да вижу я, чувствую это, Федя… Потеряла я его… Теперь один ты у меня остался из ближних и преданных стоять за меня, – продолжала молодая женщина, порывисто обхватывая руками шею любимца, слезы обильными струями бороздили встревоженное лицо и падали на дорогой парчовый кафтан красивого дьяка.

– Полно, моя милая, ненаглядная, не бойся ты его. Слабый он человек, и не любил он тебя никогда. Обойдемся и без него. Может, и лучше еще… не будет помехой…

Ошеломленным и разбитым вышел князь Василий Васильевич из терема царского и пошел без цели, не понимая, куда и зачем он идет. Странное явление переживал он.