Престолы, Господства

— Вы должны согласовать это с моей женой. Когда дело касается двух трудолюбивых художников, творящих по расписанию... — жестом Уимзи снял с себя всякую ответственность. — Меж двух огней! — Он открыл дверь автомобиля.

Розамунда Харвелл, рискованно сжав пальцами ножку бокала из уотерфордского стекла, испытывала невероятные мучения. Сквозь весёлый барьер беседы, ведущейся между тремя мужчинами рядом с ней, она могла слышать фрагменты того, что её отец говорил Харриет. С абсолютно искренним отсутствием такта он рассказывал о своём тюремном опыте. Харриет, сочувственно склонив темноволосую головку, слушала, проявляя живой интерес. Конечно же, это должно было произойти. Это происходило каждый раз. Если бы только отец спокойно оставался на своём побережье! Без сомнения, там он также распространялся обо всём этом, пока не узнали все. Пока не осталось ни одного, даже просто делающего вид, что это для него новость! Было бы сущим облегчением, если бы Лоуренс потерял терпение и отказал ему от дома. Едва ли можно просить его об этом, но её благодарность была бы искренней.

— Разве вы не согласны, миссис Харвелл?

— О да, абсолютно согласна. 

Глаз Шаппареля напоминал острую булавку, которой пришпиливают бабочку к правилке. Мистер Уоррен поглядел на неё, покачал головой и начал поиски носового платка. Он достиг той невыносимой точки, когда оплакивал своё безумие и восхвалял мужество дочери, поступившей на работу.

— Уверяю вас, леди Питер, она никогда не произнесла на слова упрёка…

— Совершенно отвратительно, — сказал Питер, осторожно беря бокал из её руки и вновь наполняя его. — Конечно, все администраторы до некоторой степени испорчены.

— Это хуже всего, — согласился Харвелл. — Это означает плохой бизнес повсеместно. А как только люди забывают дорогу в театр, требуется много времени, чтобы заставить их пойти туда вновь. Готов держат пари, в этом году я не стану вкладывать деньги ни во что, если не буду абсолютно уверен, — а в таком случае поддержка обычно и не нужна.

Мистер Уоррен теперь сморкался.

— А есть ли какие-нибудь беспроигрышные варианты? — поинтересовался Шаппарель.

— Есть два или три писателя, — сказал Харвелл, — чьи пьесы завоёвывают поклонников более или менее автоматически.

— И два или три актёра, полагаю? — предположил Питер.

Харвелл замолчал и задумался. Вновь прорезался голос мистера Уоррена:

— Я убеждаю себя, что не должен ожесточаться и обижаться. Не должен постоянно думать об этом и замыкаться в себе. Нужно открыть окна души и впустить свежий воздух, свежий воздух…

— Не так много, как было раньше. В настоящее время драматурги важнее. Строгая игра согласно линиям, начертанным драматургом, означает надёжный возврат вложенных денег. Хотя, конечно, всё это только рассуждения. Тем не менее…

— Я всегда считал — сказал мистер Уоррен, — что ошибочно притворяться, будто ничего не произошло. В настоящее время, когда я встречаю кого-либо…

— Но, Лоуренс, — возразила миссис Харвелл, — вложение в пьесы — это же не твой насущный хлеб. Это всего лишь хобби. Это новым писателям нужна поддержка. А иначе как обнаружить новый талант?

— Моя жена, — снисходительно заметил Харвелл, — всегда находит лебедей среди утят в Блумзбери. Бесполезно, дорогая, пытаться вынудить меня поставить эту вещицу молодого Эймери. У него ни единого чёртова шанса. Даже в обычный сезон, а теперь и того меньше.

— Эймери? — переспросил Питер. — Мне, кажется, знакомо это имя.

— Клод Эймери. Один из этих худющих патлатых парней.

— Он издал несколько стихотворений, — добавила Розамунда.

— Харриет может знать. — Питер вежливо отвлёк внимание Харриет от мистера Уоррена. — Харриет, — прошу простить меня, сэр, — ты когда-либо слышала о поэте из Блумзбери —  невысокий, стройный, с распущенными волосами, по имени Клод Эймери?

— Да. Он написал вещицу под названием «Эта разветвлённая чума», всё довольно откровенно и полно разочарования, о толстых лысых мужчинах, предающихся любви в борделях. В очень сложном по форме стихе с внутренними рифмами и доминантными двустишиями. Мне пришлось писать рецензию. И он действительно худой, раз уж об этом заговорили. А что?

— Мне казалось, я слышал его имя. Я с ним встречался?

— Не думаю. Я столкнулась с ним однажды на вечеринке у издателя. Но ты, возможно, видел эту книгу у меня на столе на Мекленбург-сквер приблизительно три месяца назад, когда вернулся из Италии. Не знала, что ты обратил на неё внимание.

— А я и не обратил. У меня было кое-что получше, на что смотреть. Но, без сомнения, это отложилось в подсознании. Этот молодой человек написал пьесу.

— Да, я видела где-то упоминание об этом.

— Я считаю, она очень хороша, — упорствовала Розамунда. — Но Лоуренс не станет даже читать её.

— Я проглядел её, — сказал Харвелл. — Она, может, и не плоха. Но уж, конечно, не окупится.

— Думаю, вы правы, — согласилась Харриет. — Но всё равно, если следить за ним, это может окупиться. Не удивлюсь, если когда-нибудь он сможет написать что-то интересное.