Преступивший Грань (СИ)

Гадаара он ожидал в библиотеке, в которой проводил не меньше времени, чем в парке или в зале. Тима уже достаточно неплохо освоился с местным языком и уже почти не путался в местоимениях, однако, с чтением у него были серьезные проблемы. Местный язык был довольно сложен, громоздок и очень интонационно зависим. Например: между словами «мастер» и «Мастер», звучащими и пишущимися, по сути, одинаково, было огромное различие. Первое было уважительным обращением к человеку, могло служить признанием чьих—то заслуг в каком—либо деле или, что было очень удивительно для Тимы, дружеским обращением. Второе же представляло собой низшую должность—титул в конклаве. На письме оба слова чуть различали написанием, что, тем не менее, не позволяло их спутать, а вот в устной речи — каждое из этих значений выделялось интонационно. И это — лишь один пример, а в дастни, подобных случаев было достаточное количество. И, если, решением трудностей с речью устной, с ним занимался мастер Ильви, к которому, надо сказать, в итоге, Тима проникся глубоким уважением и перестал называть того разными обидными словами, то с речью письменной, ему приходилось разбираться уже самостоятельно.

В комнату зашла молоденькая рабыня и направилась в его сторону. Тима, как и любой адекватный человек, совершенно не понимал и не принимал рабства, как такового. Однако, узнав о том, что рабство в этом мире, вещь повсеместная, решил пока не изображать из себя Спартака и не пытаться проповедовать чуждые этому миру идеи. Пока, по крайней мере.

К несчастью, его намерение не вмешиваться, несколько раз подвергалась жесточайшему испытанию. Чаще всего тогда, когда он случайно становился свидетелем наказания рабов или рабынь, на которые, кстати, сбегалась посмотреть вся местная челядь. Наказания были разными, и зависели от степени вины провинившегося. Объединяли их только две вещи — нагота наказываемого и отсутствие жалости со стороны наказующего. Коим, зачастую, выступал кто—то из подручных Юлиуса.

Вообще, у местных рабов, прав, как таковых, не было вообще. Они были сродни имуществу, пусть иногда любимому, как это было с Руфи и Далофом, но все же имуществу. Любой из свободных людей мог сделать с рабом практически что угодно, если это не возбранялось хозяином раба. А если и возбранялось — всегда можно уплатить откупные.

Тима не раз наблюдал, как солдаты Юлиуса, хватали проходящих мимо рабынь, если те не спешили по каким—нибудь, очень важным, поручениям, задирали тем подол их коротеньких форменных платьев и беззастенчиво имели, совершенно не стесняясь никого, кроме, пожалуй своей хозяйки. Пока солдат делал свое дело, рабыня, обычно, покорно стояла и ждала пока тот закончит, после чего, как ни в чем не бывало, шла дальше по своим делам. Солдаты, как правило, не желая пачкать свою одежду и, уж тем более — хозяйское добро, заканчивали свое дело прямо в рабынь — так было проще и чище. А те, трусов, естественно, не носили. Поэтому, картина, когда молоденькие, красивые девчонки, сновали по поместью с ногами, украшенными потеками белесой жидкости, вызывала у Тимы жесткий разрыв шаблона. Лишь единицы из них, после полового акта, приводили себя в порядок, избавляясь от «следов любви». Большинству же было совершенно все равно. Они и мылись то, наверное, только потому, что этого требовала сама хозяйка, ненавидевшая запах немытых тел.

Когда же Тима поделился своими наблюдениями с Мистресс Лилианой, та, сначала не поняла что же именно его волнует, затем извинилась, что не догадалась сразу и предложила прислать к нему вечером парочку рабынь, дабы те согрели ему постель. На возмущенный отказ попаданца, она с таким же недоумением и, как показалось Тиме — легким разочарованием, невозмутимо предложила прислать уже рабов. Естественно он и тут отказался. Причем, в этот раз, возмущения не было — попаданец просто впал в ступор от того, что его гостеприимная хозяйка ТАКОГО о нем мнения. Лишь спустя некоторое время он смог выдавить из себя отказ.

Именно тот разговор, собственно, и погасил в нем желание нести свой устав в чужой монастырь. Рабов, судя по всему, все более—менее устраивало. Свободных людей — тем более. И, хотя даже его, выходца из далеко не пуританского мира, коробило местное отношение к людям, к сексу и к тому с кем и кто им занимается, Тима решил, что больше не будет вмешиваться в местные порядки.

И долгое время у него это даже получалось. Не смог пройти мимо он лишь однажды. Он, в очередной раз, направлялся в библиотеку, когда проходя мимо одной из комнат, услышал чье—то пыхтение и сдавленные рыдания. Поняв, что происходит, он уже хотел, было, пройти мимо, но решил все же заглянуть. Не забавы ради, нет, а так — кольнуло его что-то. А заглянув, пришел в неописуемую ярость.