Преступление

Я и в самом деле понял. Это было нелогично, но правдоподобно, поставь вы себя на его место. Он объяснял необъяснимое, поступки, вызванные чувством, а не разумом, и, насколько мог, в этом преуспел. Раз ребенком я насыпал соли в сахарницу и тем же вечером, за ужином, — а я был единственным, кто сыпал сахар в чай, — плевался в свою чашку. Что это, идиотизм? Конечно, если смотреть с позиций сегодняшнего дня. Но в то время мне это казалось совершенно нормальным. Я не мог бы объяснить вам, зачем я это сделал, но я не мог поступить иначе.

Разумеется, это не одно и то же. Я был другим. Этот мальчик слишком уж гнул свое. В некоторых пунктах он был слишком прямолинеен и темнил в других. В конечном счете, если он был так близко от поля и если…

— Могу я теперь идти домой, мистер? Вы говорили, что можно.

— Да, конечно. — Я кивнул фотографу и поднялся. — Я поговорю с прокурором, Боб.

Нет, дело здесь совсем в другом. Я рассуждал, исходя из того, что парень виновен. Я не беспристрастен. Я использовал его как орудие в своих происках против «Стар»; я собирался вышибить из него мозги, играя против Дадли и Скайсмита, и я искал себе оправдания. Если он виновен — все в порядке. Если невинен — дело плохо. Очень плохо. Это превращало меня в реактивный сверхзвуковик вместо низколетящей пропеллерной модели, в которую я сознательно хотел превратиться. Получалось, что я бью по живому.

Перед уходом я еще раз поговорил с прокурором. Высказался в том духе, что не сумел составить свое мнение о Тэлберте. Он, кажется, не лжет, но до конца я не уверен. Лучше не буду говорить ничего. В конце концов, он еще ребенок и, даже если и виновен, может просто не сознавать, что натворил. Возможно, он испугался и…

— Да и я, — прокурор пристально вглядывался в мое лицо, — отнюдь не удовлетворен его показаниями, Билл. Вчера я отложил решение и как раз перед вашим появлением пришел к выводу, что он должен многое объяснить. Понимаете, это мое собственное решение. Никогда я не поддавался принуждению и, разумеется, не стану делать этого и сейчас. Я не собираюсь засаживать кого-то по ложному обвинению для того лишь, чтобы устроить римские каникулы для…

— Конечно нет, — отвечал я. — Все понятно, Клинт. Все, что вы хотите, — это добиться правды.

— Именно!

— Не давите на него, ладно, Клинт? Я знаю, вы не станете такого делать, но эти ищейки — вам ведь захочется разделить ответственность и получить некое содействие при допросах…

— Билл, нет нужды об этом просить. Есть одно, чего я никогда не допускаю, — это неправильное обращение с заключенным.

— Прекрасно, — заключил я. — Ладно, я продолжу… и… и вы будете держать меня в курсе? В случае чего.

— Будьте покойны. — Он с чувством пожал мне руку. — Вы мне оказали большую услугу, а я этого не забываю.

…Учительница мисс Брендедж оказалась крепким орешком. Одна из этих «чудиков». Пихнешь такую в спину, а она скажет — вы ей делали массаж.

Да, Роберт много прогуливал, но он здесь не исключение. Да, он временами грубил, но у него же переходный возраст. Большинство мальчиков в таком возрасте неуправляемы, других она почти не видела. И ей казалось, Роберту было как-то не по себе — думала, что-то не в порядке дома, ну, там…

— Вот как? — переспросил я.

Но нет. Она говорила только с миссис Тэлберт и ни разу не встречалась с мистером Тэлбертом. Она недостаточно знает их, чтобы составить свое мнение. Знает только, что они тут старожилы и все о них отзываются очень хорошо. Она уверена, что это действительно очень хорошие, порядочные люди и Роберт точно такой же.

Мисс Брендедж вышла поговорить со мной в коридор, но то и дело возвращалась в класс, чтобы призвать детей к порядку. Ей это не удавалось: в тесном помещении их было слишком много. Едва она отворачивалась, все начиналось заново. Кошачье мяуканье, и кидание мелом, и возня.

Так и шло: я с ней разговаривал, а дети бушевали. Ее лицо становилось все напряженнее, в глазах появился блеск, в голосе проскальзывали визгливые нотки. На шее вздулись жилы, и она чуть не сорвала дверь с петель, когда пришлось в очередной раз возвращаться в класс.

Я видел, что она готова взорваться. И я ее раздражал, и дети осточертели. Ей надо было отыграться на ком-то, и вы догадываетесь, кто стал жертвой.

Она помрачнела и разразилась тирадой: Роберт Тэлберт внезапно оказался самым упрямым, угрюмым, недружелюбным и отвратительным юношей в ее практике.

— Да, мистер Уиллис! Я очень хочу быть справедливой и уверена, что нельзя во всем обвинять одного его, но…

Она так разошлась, что все не могла остановиться, даже когда мы с фотографом уходили.

Я собирался заскочить к директору школы, но вдруг припомнил, что он вроде в черном списке «Стар». В каком-то выступлении на учительском съезде он погладил Капитана против шерсти. Так что, если бы он даже пересек в салатнице Атлантику, ни одно издание в империи «Стар» не могло бы упомянуть его имени. Потому я и прошел мимо его кабинета.