Преступление без наказания: Документальные повести

Еще одно горьковское крылатое выражение, из тех, что вооружали сталинских опричников. Сразу вспоминается и другое: «Если враг не сдается, его уничтожают».

Павел оборонялся как мог — словом. Но только ответ его не достигал ушей современников:

Неужель правители не знают,
Принимая гордость за вражду,
Что пенькой поэта пеленают,
Руки ему крутят на беду?
.................................
Песнь моя! Ты кровью покормила
Всех врагов. В присутствии твоем
Принимаю звание громилы,
Если рокот гуслей — это гром.

Это стихотворение, «добытое оперативным путем», 5 февраля 1935-го Секретно-политический отдел представил Генриху Ягоде с докладной «о продолжающихся антисоветских настроениях» Павла Васильева и с предложением о его аресте. Глава ОГПУ наложил умилительную резолюцию: «Надо подсобрать еще несколько стихотворений».

А вскоре в газете «Правда» было опубликовано письмо двадцати советских поэтов, призывающих к расправе над Павлом Васильевым, уже исключенным из Союза писателей и запрещенным к печати. Поводом стала драка между ним и комсомольским трубадуром Джеком Алтаузеном, которую Павел по пьянке сопровождал, как сказано в газете, «гнусными антисемитскими и антисоветскими выкриками». Ну и поцапались, в конце концов, два поэта-забияки, стоит ли выносить это на страницы такой солидной газеты — на весь мир? Да еще шить политику? А среди подписантов значились не только агитаторы-рифмоплеты, вроде Безыменского, но и талантливые люди — такие как Владимир Луговской и Борис Корнилов.

Один из подписавших, Михаил Голодный, опубликовал вскоре мстительные стишки, обращенные к Павлу, уже засаженному в тюрьму на полтора года «за бесчисленные хулиганства и дебоши»:

И будешь лежать ты,
Общипанный, длинный,
Рукой прикрывая
Свой хитрый глаз.
Ибо, как буря,
Наш лозунг единый:
Кто с нами не хочет —
Тот против нас.

А вот Осип Мандельштам видел поэта-изгоя совсем другими глазами: «В России пишут четверо: я, Пастернак, Ахматова и П. Васильев».

Кто сочинил эту газету?

Ивана Макарова взяли на другой же день после Павла Васильева, 7 февраля, дома, на Ленинской улице. Жена Вера вспоминала, что он простудился, лежал с температурой.

Они уже ждали этого часа. Успокаивал:

— Что плачешь, я ни в чем не виноват…

Вера заранее стала раздавать рукописи на хранение надежным людям. И потом, после его ареста, заботливо собирала все уцелевшие бумаги и бумажки, и даже кисточки, которыми он рисовал, прятала и перепрятывала, пока не пришли за ней самой. Среди сбереженного Верой — газета, которая лежала на его письменном столе, — «Известия» от 24 января 37-го, воскресный номер.

Убогое грязно-желтое полотнище — крикливые угрозы, политическая карикатура жизни — материалы процесса по делу «Параллельного антисоветского троцкистского центра». Очередное заклание, поедание партийно-советскими вожаками друг друга; на этот раз главные обвиняемые — Пятаков, Радек, Сокольников, Серебряков[67]. Иван читает газету очень внимательно, с карандашом, выделяет фразы с упоминанием Бухарина, прекрасно понимая, откуда ему грозит опасность. «Правые в лице Бухарина и Рыкова оружия не сложили, только временно притихли».

Прочитав в репортаже из зала суда такой текст: «Среди присутствующих — писатели А. Н. Толстой, Лион Фейхтвангер, Фадеев и др. Непримиримая ненависть, непреодолимое презрение, невыразимая брезгливость во взорах, которые устремлены на подсудимых…», — Макаров делает к этомуфрагменту комментарий на полях газеты, будто набрасывая какой-то свой новый замысел: «Глава „Пью и ем“. Боязнь потерять все это. Им дано видеть, этим бездарностям, им можно списывать готовое, этим холуям. Но мне надо вообразить все это».

Слева — отдельная приписка: «Рождение человека. Часть первая. Уход в шалаш». Справа — еще более загадочное: «Человек, человек! Скворец, уговор!» А по верхнему краю — с трудом удалось разобрать, после многих попыток — фраза: «Кем сочинена эта газета?» — и зачеркнуто тут же, на всякий случай.

Кто сочинил эту газету?! А кто сочинил следственное дело его, Ивана Макарова? Да все та же, многозевная, вездесущая и всемогущая гидра!

Критики обвиняли Макарова в психоиррационализме. Но такого фантасмагорического мрака, какой ждал его теперь, он и представить себе не мог. Никакого воображения не хватит! И все же многое, что случилось с ним в тюрьме, будто предвидел заранее! В сохраненной его женой, неопубликованной до сих пор автобиографической зарисовке «Как я себя погубил» писал:

«…А дальше приходит Великий Инквизитор. Неумолимый палач — сознание. Он, высокий, сморщенный старик, вытягивает длинный, сухой холст пергамента:

— А в чем социальный смысл сего творения?