Преступление доктора Паровозова

Единственное, что Надя делала с энтузиазмом, так это боролась за нравственность пионеров и покой их родителей. Вместе со своим отутюженным красавцем Геной она прочитывала все наши письма, которые белыми сложенными треугольниками мы приносили в вожатские комнаты для отправки в Москву. Описания всяких, по их мнению, подлежащих цензуре лагерных событий не пропускались. Интересно, каким образом они избавлялись от писем? Наверное, сжигали по ночам, а пепел съедали, запивая дармовым кефиром.

Зато мы почти не видели Надьку на отряде, что нас всех абсолютно устраивало. Нам вполне хватало Кости и его помощника Денисова, которого к тому моменту общим решением вытурили из ансамбля, а место за барабанами занял Балаган.

На второй день после заезда дядя Витя вдруг неожиданно нагрянул в лагерь. Посадив ничего не понимающего наследника на лавочку у старого корпуса, он о чем-то полчаса говорил с ним с глазу на глаз. Вовка подошел ко мне после разговора немного смущенный и поведал, что прямо сейчас уезжает в Москву поступать в медицинское училище и первый экзамен уже завтра.

Оказалось, что Маргарита Львовна, узнав об отеческих планах на сыновью жизнь, пришла в недоумение, а при словах «фрезеровщик» и «армия» так и вовсе в неописуемый ужас. Пару дней она убеждала Вовкиных родителей не губить чадо, предлагая альтернативный вариант. И надо сказать, убедила.

— Вот такие дела, — говорит мне Вовка, — будем с Калмановичем теперь вместе учиться. Главное — эти экзамены сдать, ведь я что русский, что математику ни в зуб ногой, но Маргарита на сто процентов подстрахует, даже позвонила куда надо, у нее же везде схвачено!

Мы сидим и курим у бревнышка, а я слушаю его так рассеянно, а сам думаю: как же плохо, что Вовка уезжает, правда, он сказал, что всего на неделю, но все равно, неделя — это долго.

— А закончу, устроюсь массажистом, а они знаешь, Леха, зашибают сколько? Будь здоров! Раз в пять больше любого врача! А медбратьями только дураки идут работать, дерьмо разгребать!

Да, думаю, массажистом быть хорошо, массажистом — это здорово, это не дерьмо разгребать, вот пусть дураки и разгребают! Эх, всегда у Вовки получается говорить по-взрослому, я так, наверное, никогда не научусь.

— А как же, — спрашиваю, — документы? Ведь документы-то твои в ПТУ этом, номер один которое? Тебе же их еще забрать нужно, чтобы в медучилище подать.

Тут Вовка посмотрел на меня как на контуженого.

— Ты, — говорит, — Леха, ну просто кантрик какой-то!

А кантриками тогда от слова country, деревня, мы совсем уж темных звали.

— Какие документы? — продолжает он, — какое ПТУ? Отец еще вчера их забрал и отвез куда надо!

И подмигнул, как всегда, снисходительно.

Эх, правильно, я кантрик и есть! У меня точно так никогда не будет, как у Вовки. Не удивлюсь, если его и на экзамены на машине возить будут.

Когда я Вовку провожать пошел, тот вдруг вспомнил, что свои фирменные шмотки вчера парочке вожатых одолжил, сам забрать не успевает, отец ему на сборы всего десять минут дал. Поэтому он мне строго-настрого наказал все вернуть и до приезда сохранить в целости. А у главных ворот немного шаг сбавил и по секрету одну вещь сообщил.

— Мне, — гордо объявил Вовка, — отец поклялся, если я экзамены сдам, из первого же рейса новый японский комбайн привезет.

А комбайн — это здоровая такая штука, где и магнитофон, и проигрыватель, и приемник, и пара колонок в придачу. Значит, теперь Вовку новый комбайн ждет. Хотя и старый — предел мечтаний.

Я только и успел спросить:

— Так ты же сам сказал, что Маргарита железно насчет твоих экзаменов договорилась?

— Тем более, — подмигнул Вовка. — Считай, что он уже у меня в кармане, комбайн этот.

Тут из машины дядя Витя вышел.

— Ну, будь здоров, — говорит. — Вот, возьми себе, да и приятелей своих угости.

И пакет мне со жвачкой протягивает.

Когда они уехали, я еще долго стоял и смотрел на дорогу с этим кульком жвачки в руке, как дурак.

* * *

С Виталиком Хуторским у меня не заладилось буквально с первого дня. Ну, у всех с ним так, подумаешь, но у меня особенно, сам не могу объяснить почему. Может быть, потому что Виталик считал себя музыкантом, не знаю. Всю вторую смену Хуторской уговаривал Юрку Гончарова выпустить его на сцену в качестве вокалиста вожатского ансамбля. Виталику очень, даже больше, чем халявной водки, хотелось выйти на сцену и тенором исполнить песню «Вологда» своей любимой группы «Песняры».

Виталик уговаривал Юрку долго, но тот был непреклонен.

— Иди, — говорил Юрка, — себе с богом, Хуторской, магнитофон слушать, а на сцене тебе делать нечего.

Что там произошло, неизвестно, но только в третьей смене Хуторскому удалось наконец дожать Юрку и получить заветное место под солнцем. Виталик выходил, фальшиво пел свою «Вологду» и, довольный собой, расхаживал около танцплощадки. На репетициях он занимался всякий раз одним и тем же: засовывал микрофон себе в рот весь, целиком, прислушиваясь, как нарастает вой по залу, вытаскивал и говорил обиженно-удивленно:

— Юрок, а микрофон-то фонит!