Преступление и наказание

— Скажи мне кто твой друг, и я скажу, кто ты, — язвлю я, ещё больше, смущая охранника, — Мы тут всячески пытаемся вам помочь, а на нас орут! В принципе, мне это даже нравится. Книга интереснее получится.

Охранник справляется со своим смущением и клянётся, что сегодня же голландца переведут в другое место. Это и случилось ближе к вечеру.

БЛУДНИЦА

Среди охранников испанских тюрем немало женщин. В условиях повышенной безработицы в стране, можно понять выбравших эту профессию. Тысячеевровый минимальный заработок да вкупе с надбавками и льготами, повышающими эту цифру. Добавки работникам госпредприятий в опасных условиях. И многое другое. Женщины работают. Работают как женщины. Демонстрируя своё внутреннее «я» в возможности покомандовать взрослыми мужиками, опущенными государством. Одни остаются просто женщинами. Отзывчивыми, спокойными, незлобными, спокойно выслушивающими жалобы и россказни зэков. Помогающие в чём-либо, если есть возможность. Не теряющие своего достоинства, ни унижающие кого-либо. Другая часть надзирательниц — это злобное преследование всех и вся. Особенно тех, кто не показывает раболепия и, хуже того, жалующихся на несправедливое отношение персонала. Эти ищут повода и возможности прицепиться, унизить, выпятить свою дурость.

— А что вы делаете в условиях, когда несколько лет не имеете отношений с женщинами? — вопрошает такая стерва, зайдя на кухню модуля.

Работающие там зэки подобострастно хихикают, принимая всё как шутку. Они знают: другая реакция на такую провокацию закончится тем, что любой из них может потерять работу, а то и отправиться прямиком в конфликтный блок. А её стервозное величество добавляет, что ей хотелось бы хлеба и фруктов, «если таковые останутся». Лишние фрукты, разумеется, находятся.

Одна охранница выделялась среди других детским выражением лица. Если можно назвать детским землистого цвета кожу — от частого курения — на которой были нарисованы глаза и губы. Плохо ухоженные волнистые волосы до пояса и анорексическая худоба дополняют картину. Мне всегда было жалко эту пигалицу и, по мере возможностей, пытаюсь урегулировать скандалы, тормозить драки или просто помогать в мелочных повседневных делах, как-то: открыть-закрыть дверь ключом, взятым у неё, избавляя испанку от путешествий туда и обратно по шлюзам автоматических дверей.

Девица была слаба на передок, как говорят старушки-сплетницы. Находясь в возрасте около тридцати и обделенная умом, она воспринимала некоторых зэков образцами мужчин. Её слабостью были худые, мускулистые аборигены, стоявшие по утрам в очереди за какой-нибудь «дурью» или «пьяными» таблетками. Избранники быстро понимали, что дама, как говорится, «запала» и с удовольствием участвовали в болтологии тет-а-тет в надежде, что будет что-то и большее. Иногда это большее случалось. Зэк вдруг становился поборником чистоты, набирал в ведро воды, хватал швабру и вместе с охранницей, уединялся в модульных классах для уборки внутренних помещений. Бывало, что во время таких «уборок» их заставал коллега-охранник и, обиженный тем, что ему не досталось, стучал кому надо. Девку переводили куда подальше до тех пор, пока чистильщик внутренностей не уезжал из тюрьмы. Потом охранница возвращалась и всё повторялось заново. Мне было «до лампочки» и я продолжал жалеть несчастливое существо, вынужденное пользоваться суррогатами из-за отсутствия настоящей жизни.

Меня и ещё одного зэка-ветерана вызывают к кабине. Подходим. Там дежурит наша «джульетта» и не наш охранник. Он нам говорит, обращаясь ко мне.

— Ты временно перейдёшь к нему в камеру, потому что нам нужен изолятор. Всего на два дня. Потом вернёшься обратно.

Все слова, которые приходят мне в этот момент в голову, русские и не имеют перевода на испанский. Поэтому я молчу, тщетно пытаясь привести в порядок мысли. Но не молчит мой коллега. Ему проще: он не знает русского.

— Но ведь есть спецкамера для изолятора!

— Она уже занята другим наказуемым.

— И есть же наркоманы, которые сидят в камерах по одному.

Испанец не успевает ответить. Его опережает «джоконда». Она сегодня старшая в смене.

— Всё! Нечего дискутировать! Я уже так решила.

— А кого нужно изолировать? — не сдаётся мой товарищ.

Имя, которое нам сказали, парализует и его. Это — самая грязная свинья нашего блока. Уже на расстоянии трёх метров от «хрюши» в нос шибает такая вонь, что перехватывает дыхание. Когда нас загоняют в стойла и по лестнице поднимается это испанское недоразумение, за ним близко никто не идёт. Ждут, пока движение воздуха не разбавит запашок.

Мои русские слова прочно запечатывают моё речевое устройство и я просто стою рядом, тупо лупая на сцену передо мной. Мой коллега оправляется от ступора.

— Но ведь он один в камере! Если нужно изолировать, то просто закройте его там.

— Не нужно объяснять мне, как я должна поступать! Всё уже авторизованно, — заявляет наша «душка».