Преступление, искупление и Голливуд

– Они нагнут нас, Дэнни! – проорал мне Генри из камеры дальше по коридору. – Они прихлопнут нас, вот увидишь!

Есть один фильм 30-х годов, называется «Ангелы с грязными лицами». Джеймс Кэгни играет Роки, четкого гангстера, который попадает в перестрелку с полицией. Окруженный со всех сторон, он орет полицейским:

– Идите и возьмите меня, легавые!

Когда Роки арестовывают, члены его банды не теряют веры в него:

– Да он разотрет этих копов в порошок!

Но когда Роки приговаривают к смерти, тот рыдает, как сучка. По пути к электрическому стулу он хнычет и молит о пощаде. На следующий день его банда читает в газетах, что он умер желторотым трусом.

Для меня смысл был ясен: Не смей умирать, как сучка.

Джордж Джексон как-то написал о крыле «О» в «Соледаде»: «Даже сильнейшие способны продержаться здесь не дольше пары недель. Когда белый заключенный попадает сюда, он обречен. Ни один черный не даст ему разгуливать свободно». Но даже крыло «О» было не самым жутким местом. Хуже дела обстояли только в крыле «Х», где как раз держали Генри, Рэя и меня. По сравнению с ним крыло «О» было курортом, на который мы мечтали попасть.

Я сел на голую железную койку. Мне было херово после таблеток и алкоголя. Я мерз. На стене напротив кто-то вымазал дерьмом: «В жопу Бога».

Я взмолился:

– Господи, если ты существуешь, мы с Генри и Рэем выберемся отсюда. А если – нет, то нам хана…

Глава 2. Девяносто дней свободы, 1965

«Соледад» стал очередным звеном в цепи моих отсидок. Я попал туда всего спустя 90 дней после выхода из «Исправительной школы для молодежи» (ИШМ) – тюрьмы в Чино[13], которую неофициально называли «Школой гладиаторов». В Америке есть школы, где готовят студентов для лучших колледжей. В ИШМ из таких, как я, делали заключенных для калифорнийских тюрем.

В 1965 году мне было двадцать девять. После отсидки мне дали билет на автобус и немного наличных. Я потратил их на две бутылки красного вина «Риппл» в магазинчике на автобусной остановке «Грейхаунд»[14] в Онтарио.

До появления интернета остановки «Грейхаунда» были даркнетом[15] своего времени. Сюда стекались воры, проститутки и беглецы, сутенеры, солдаты в отпуске и только что откинувшиеся заключенные. Вся эта шушера приходила сюда посмотреть телик – пятнадцать минут за десять центов.

До тридцати я и понятия не имел, что нормальное вино закрывается пробкой. «Риппл» делали далеко не из винограда, закручивалось оно обычной крышкой. Я устроился на своем месте в обнимку с двумя купленными бутылками. Прямо надо мной висело объявление: «Распитие алкоголя в автобусе является административным нарушением. Для нарушителей предусмотрен штраф и тюремное заключение». Я рассмеялся и лихо открутил крышку.

Когда мы остановились в пригороде Лос-Анджелеса, я вышел из автобуса и услышал свист. Ко мне подошел тощий мексиканец.

– Чё-нить надо?

– А что есть?

– Нормальная тема.

Так говорят все дилеры. Ни один никогда не признается, что разбавляет дурь сухим молоком.

– Прибамбасы есть?

Он кивнул, мы зашли в переулок и ширнули по дозе.

Бам. Когда меня вштырило, бугимен[16] исчез. Так я называл чувство сожаления о прошлом и страх перед будущим. Как и многие наркоманы, я любил и ненавидел себя одновременно. Я чувствовал раскаяние, потом страх, затем – гнев. А иногда первые два чувства прошивали меня меньше чем за секунду. Мой гнев вырывался наружу, готовый растерзать всякого. Я начинал винить окружающих, места и вещи в том, как мне хреново, но сам не чувствовал себя ответственным за происходящее. Все эти противоречивые эмоции захлестывали меня, пока в кровь не поступал героин. Он стал моим спасательным кругом с тех самых пор, как я ширнулся впервые.

Мой старенький пиджак превратился в кашемировое пальто, я словно парил над землей. До дома добрался только спустя пять дней, светя огромным фонарем под глазом.

– Что случилось, сынок? – спросила мать.

Я ее даже не услышал и вскоре снова смылся. Через пару недель я оказался в доме старого знакомого Фрэнка Руссо. В детстве мы с ним состояли в банде «Уланы». Мы гордились тем, что к тому моменту нас выгнали из всех группировок за излишнюю жестокость. Потом мы пару раз вместе мотали срок в ИШМ.

В исправительной школе Фрэнк посещал группу «Анонимных алкоголиков» (АА), пытаясь справиться со своей зависимостью. Он знал, что я тоже пью и употребляю. Честно говоря, я понимал, что это ненормально, но мне было плевать. Фрэнк предложил мне пойти с ним на собрание и сделал это так, чтобы меня заинтересовать.

– Там и бабы есть, Дэнни.

Для подростка, который к тому моменту уже успел помариноваться в ИШМ, это было лучшим аргументом.

– Реально?

– Ага, на встречи приходят гражданские.