Преступление падре Амаро. Переписка Фрадике Мендеса

— И с тобой случится то же самое! Сейчас ты смотришь на религию довольно здраво, но попомни мое слово: когда-нибудь ты тоже будешь шагать в красной мантии и со свечой в руке в процессии страстей господних… Легко быть философом и атеистом, когда беседуешь с друзьями в бильярдном зале. И совсем другое дело исповедовать эти убеждения у себя дома, в семье, с хорошенькой и набожной женой. Тут, брат, загвоздка! И с тобой это непременно случится, если уже не случилось: ты выбросишь в мусорный ящик либеральные взгляды и будешь ломать шапку перед жениным духовником!

Жоан Эдуардо раскраснелся от обиды. Даже в самое счастливое время, когда он был уверен в Амелии, подобный упрек, который Густаво бросил сейчас только для красного словца, жестоко задел бы его. Тем более теперь! Теперь, когда у него отняли Амелию именно за то, что он высказал печатно свое отвращение к долгополым! Теперь, когда сердце его разбито, когда он сидит тут один, отлученный от всех радостей жизни, — и все это в наказание за либеральные взгляды!

— Такое обвинение против меня звучит весьма остроумно! — сказал он с угрюмой горечью.

Наборщик поднял его на смех:

— Душа моя, надеюсь, ты не считаешь себя мучеником свободы!

— Ради Бога, не глумись, Густаво, — обидчиво возразил конторщик. — Ты ничего не знаешь. Если бы ты знал, ты бы так не говорил…

И он рассказал наборщику историю своей заметки, умолчав, правда, что написал ее в припадке ревности, и изобразив все дело как чистую борьбу идей… А ведь он как раз собирался жениться на девушке очень набожной, войти в дом, где священников толчется не меньше, чем в ризнице собора…

— И ты подписал эту заметку? — спросил Густаво, ошарашенный такой новостью.

— Доктор Годиньо не разрешил мне ставить свою подпись, — ответил конторщик, слегка покраснев.

— Но ты задал им хорошую трепку?

— Всем досталось! И крепко!

Наборщик, в полном восторге, громогласно заказал еще бутылку красного, наполнил бокалы и выпил за здоровье Жоана Эдуардо.

— Вот это лихо! Нет, я должен видеть твою заметку! И послать ее ребятам в Лиссабон! Чем же все это кончилось?

— Скандалом.

— А долгополые?

— Взбеленились!

— А как они узнали, кто автор?

Жоан Эдуардо пожал плечами. Агостиньо никому ничего не говорил. Подозрение падает на жену Годиньо, которая могла узнать от мужа и проболтаться падре Силверио, своему духовнику, — знаешь падре Силверио? С улицы, где монастырь святой Терезы…

— Это который? Такой жирный, толстопузый?

— Да.

— Вот свинья! — брезгливо поежился наборщик.

Он уже смотрел на конторщика с уважением: Жоан Эдуардо предстал перед ним в ореоле паладина свободомыслия.

— Пей, дружище, пей! — говорил он, суетливо наполняя его бокал, как будто столь славный подвиг на либеральном поприще даже много дней спустя требовал заботливого ухода за героем. — Что же случилось потом? Что сказали твои дамочки с улицы Милосердия?

Участие друга трогало Жоана Эдуардо со все возрастающим восхищением. Куда девался «теленок», переписчик бумаг у Нунеса, робкий чичисбей с улицы Милосердия? На его месте был другой человек — жертва религиозных гонений. Первая их жертва, какую довелось видеть Густаво! Правда, Жоан Эдуардо был совсем непохож на традиционные эстампы, где изображались мученики, пострадавшие от религиозного фанатизма: обычно они стояли на помосте, прикрученные веревкой к столбу, и у ног их пылал костер; или же они бежали с малыми детьми от всадников, чьи силуэты смутно вырисовывались в полумраке, на заднем плане; но все же конторщик был очень интересен. Густаво даже немного завидовал его почетной роли. Вот бы мне так!

Какая сенсация среди ребят в «Алкантаре»! Ведь это огромная удача — быть жертвой реакции и в то же время есть жареную треску у дяди Озорио и каждую субботу получать жалованье! Но каково коварство долгополых! Чтобы отомстить либералу, они затевают против него интригу и отнимают невесту! Какие подлецы!.. И, совершенно забыв свои насмешки над женитьбой и семейной жизнью, Густаво уже метал громы в клерикалов, которые всеми силами стремятся разрушить прекрасный, самим Богом освященный институт брака!

— Им надо отомстить! Их надо стереть в порошок!

Отомстить? Жоан Эдуардо только об этом и мечтает. Но чем? Как?

— Как? Рассказать все в «Голосе округа»! Напечатать убийственную статью!

Жоан Эдуардо пересказал слова доктора Годиньо: отныне «Голос округа» закрыт для господ вольнодумцев!

— Скверный осел! — зарычал наборщик.

Но в голову ему пришла отличная мысль: напечатать отдельную брошюру! Всего страниц на двадцать — в Бразилии такие памфлеты называют «мофинами», — но зато это будут двадцать страниц первоклассной прозы. Густаво сам брался ее отредактировать, чтобы кара обрушилась на злокозненных падре смертельным градом горьких истин.