Преступление падре Амаро. Переписка Фрадике Мендеса

Эта бредовая мысль завладела его расстроенным воображением до такой степени, что всю ночь ему снился удивительно яркий сон, который он потом со смехом рассказывал дамам. Он видел узкую улицу, залитую ослепительным солнцем; под высокими, окованными железом воротами теснился городской люд, а на балконах покручивали кавалерственный ус фидалго в шитых золотом колетах. Под кружевными мантильями горели благочестивой яростью глаза дам. А по мостовой медленно ползла процессия аутодафе, под гудение голосов и оглушительный колокольный звон по усопшим. Впереди всех шли полунагие флагелланты,^{72} закрыв лицо белым капюшоном; они бичевали себя по окровавленным спинам, истошно вопя «Miserere»[39]^{73}. За ними на осле ехал Жоан Эдуардо, ошалевший от страха; ноги его болтались у самой земли, на белой рубахе кривлялись намалеванные алой краской дьяволы, на груди висела дощечка с надписью: «За ересь». Позади поспевал страшный служитель святой инквизиции и изо всех сил нахлестывал осла. А рядом шагал священник, высоко над головой воздев крест, и, перекрикивая шум, орал прямо в ухо осужденному советы принести покаяние. Амаро был тут же; он пел реквием, держа молитвенник в одной руке, а другой благословляя старух, добрых приятельниц с улицы Милосердия, которые склонялись почти до земли и целовали подол его стихаря. Время от времени он оборачивался назад, чтобы полюбоваться погребальным великолепием этого шествия, и видел длинную вереницу кавалеров рыцарских орденов. Тут важный толстяк с апоплексической физиономией, там бледное лицо мистика со свирепо торчащими усами и парой мечущих искры глаз; каждый из них нес в одной руке зажженный факел, в другой шляпу с черным султаном, подметавшим землю. Сверкали шлемы аркебузиров; благочестивая ненависть искажала голодные лица черни; и процессия ползла вдоль извилистой улицы, оглашая небо ревом церковного хора, воплями фанатиков, леденящим душу перезвоном колоколов, звяканьем оружия, наполняя ужасом сердца горожан и медленно приближаясь к сложенному из кирпича возвышению, где уже дымилась куча дров.

Велико было его разочарование, когда, проснувшись от этого сна, он увидел служанку, вносившую кувшин горячей воды для бритья.

Значит, сегодня они разыщут наконец сеньора Жоана Эдуардо и напишут ему письмо. В одиннадцать часов Амаро должен был встретиться с Амелией. Раздраженно хлопнув дверью, он сказал ей с порога:

— Он нашелся… То есть нашелся его дружок наборщик, который знает, где он скрывается.

Амелия переживала в тот день один из часто находивших на нее припадков уныния и страха. Она воскликнула:

— Слава Богу! Скоро кончится эта пытка!

Амаро желчно усмехнулся.

— Ты рада, а?

— Я все время так боюсь…

Амаро злобно передернул плечами. Боюсь! Полно ханжить. Чего, тут бояться? Мать разиня, дает ей полную волю… Просто она замуж хочет. Хочет другого мужчин! Ей уже мало мимолетного развлечения по утрам… Она хочет делать то же у себя на дому, со всеми удобствами. Неужели менина воображает, что обманет его, тридцатилетнего священника, уже четыре года исповедующего прихожанок? Он видит ее насквозь… Она такая же, как все: просто ей хочется переменить любовника.

Амелия молчала, побледнев как смерть. Амаро, взбешенный ее молчанием, продолжал:

— Ага, ты молчишь! Ясно… Потому что я прав! После всех жертв, которые я принес… после всего, что перестрадал… Появляется другой — и ты бросаешься на шею другому!

Выпрямившись во весь рост, Амелия затопала ногами и закричала:

— Ты же сам этого хотел, Амаро!

— Еще бы! Не пропадать же из-за тебя! Конечно, хотел! — ответил он, окинув ее высокомерным взглядом, как бы говорившим о презрении души прямой и высокой. — Но, будь у тебя хоть капля стыда, ты постеснялась бы так открыто выражать свою радость, свое нетерпение… Бесстыжая тварь, вот ты кто!

Не говоря ни слова, страшно бледная, Амелия взяла свою мантилью и направилась к двери.

Амаро в исступлении схватил ее за руку:

— Куда?… Смотри мне в глаза. Ты бесстыжая тварь… Так и знай. Тебе не терпится лечь с другим!..

— Ну, если так… Ты угадал! Не терпится! — сказала она.

Амаро с размаху ударил ее по лицу.

— Не бей меня! — крикнула она. — Я ношу твоего ребенка!

Он замер на месте, затрепетав. При этих словах, при мысли о ребенке, сердце Амаро пронзила нестерпимая жалость и любовь; кинувшись к Амелии, он изо всех сил прижал ее к себе, словно хотел вдавить в свою грудь, поглотить всю, сберечь для одного себя; он осыпал ее лицо и волосы поцелуями, похожими на укусы.

— Прости меня! — бормотал он. — Прости, моя Амелия! Прости, я схожу с ума!

Она вся содрогалась от нервного плача. То утро в комнате звонаря прошло в чаду любовной горячки, которой мысль о ребенке, связав их словно неким таинством, сообщала неистовую нежность, постоянно воскресающую страсть, вновь и вновь бросавшую их в объятия друг друга.

Они забыли о времени. Амелия вырвалась из рук Амаро только тогда, когда внизу, в кухне, застучал костыль дяди Эсгельяса.