Преступление в Орсивале

Но он не мог найти, как ни искал, достаточно жестокой кары, достойной их. Какие пытки способны искупить ту муку, которую терпит он?

Он решил: чтобы подготовить месть, придется повременить, и поклялся терпеливо ждать. Поклялся соблюдать неизменную осторожность и сдерживаться, не выдавать себя, что бы ни пришлось ему увидеть или услышать.

«Буду коварен, как они», — сказал он себе.

Да, ему придется все время притворяться. Берта чудовищно хитра, и к тому же она женщина; почувствовав, что муж что-то заподозрил, она может сбежать с любовником. А ведь благодаря ему, ее мужу, у Эктора есть почти четыреста тысяч франков.

При мысли, что они могут ускользнуть от мести, к Соврези вернулась вся его энергия, вся ясность ума. И только тогда он подумал, что прошло уже много времени, что дождь льет как из ведра, что его одежда насквозь промокла.

«Ладно, — решил он. — Посмотрю, что они скажут, и что-нибудь сочиню».

До дома было не больше лье, но, чтобы одолеть это расстояние, Соврези, великолепному ходоку, понадобилось более полутора часов. Он был разбит, подавлен и промерз до мозга костей.

Однако, придя домой, он заставил себя принять обычный веселый вид ничего не подозревающего человека. Его ждали, но вопреки своему решению Соврези не смог заставить себя сесть за стол с этим мужчиной и этой женщиной, своими смертельными врагами. Он сказал, что замерз, что ему немножко нездоровится, и поднялся к себе. Тщетно Берта настаивала, чтобы он выпил чашку горячего бульона и бокал бордо.

— Мне вправду ничего не хочется, — отвечал Соврези.

Едва он ушел, Берта спросила у Тремореля:

— Эктор, вы заметили?

— Что?

— Он какой-то необычный.

— Это вполне естественно: он весь день гулял под дождем.

— Нет. Я никогда не видела у него такого выражения глаз.

— А мне он показался, как всегда, веселым.

— Эктор, он что-то заподозрил.

— Он? Ну что вы! Мой бедный друг так верит нам, что ему никогда не придет в голову ревновать.

— Вы заблуждаетесь, Эктор. Впервые после свадьбы, вернувшись, он не поцеловал меня.

Да, с самого начала Соврези допустил ошибку. Он понимал это, но сейчас поцеловать Берту было выше его сил.

Оказалось, заболел он куда серьезнее, чем сказал и даже думал. Когда после ужина его жена и друг поднялись к нему в спальню, он лежал под несколькими одеялами, и его колотил озноб; лицо у него было красное, лоб горячий, глаза лихорадочно блестели. Вскоре у него началась страшная горячка, сопровождающаяся сильным жаром. Немедленно послали за врачом, и он сразу же заявил, что не может поручиться за исход болезни. На другой день Соврези стало еще хуже.

С этой минуты граф де Треморель и госпожа Соврези являли собой образец поразительной преданности. Надеялись ли они этим хоть сколько-нибудь искупить свое злодеяние? Вряд ли. Скорей всего, просто хотели выиграть в глазах общественного мнения, поскольку все вокруг интересовались состоянием здоровья Соврези. Они не покидали его ни на миг, поочередно дежуря по ночам у его постели.

Разумеется, ухаживать за ним было тяжело. У него был чудовищный жар, беспамятство. Трижды пришлось силой удерживать его в постели: он хотел выброситься из окна. На третий день у него появилась странная прихоть. Он ни за что не желал оставаться у себя в спальне и кричал, как сумасшедший:

— Перенесите меня отсюда! Перенесите меня отсюда!

По совету врача его желание исполнили: Соврези постелили на первом этаже, в небольшой гостиной, выходящей в сад.

Но даже в бреду он ни словом не выдал своих подозрений. Видимо, Бита[12] был прав, когда утверждал, что сильная воля способна возобладать даже над горячкой.

Наконец на девятый день после полудня жар спал. Хриплое дыхание Соврези стало спокойнее, и он уснул. А проснулся в полном сознании.

Это был страшный миг. Нужно было заново привыкать к несчастью. Сначала Соврези казалось, что ему вспоминается кошмарный сон. Но нет, то был не сон. Он помнил и гостиницу «Бель имаж», и мисс Фэнси, и лес Мопревуар, и записку. Кстати, куда она подевалась?

Потом всплыло смутное воспоминание о болезни. Уж не проговорился ли он, когда бредил? От страха, что так оно и было, Соврези не смел шелохнуться, но наконец с тысячей предосторожностей рискнул чуть приоткрыть глаза.

Было уже одиннадцать вечера, вся прислуга спала. Бодрствовали только Эктор и Берта. Он читал газету, она вязала. По их спокойным лицам Соврези понял, что ничего такого не говорил. Но почему он лежит в этой комнате?

Чуть Соврези шевельнулся, Берта поднялась и подошла к нему.

Ну как ты себя чувствуешь, Клеман? — спросила она, ласково положив ему ладонь на лоб.

— Хорошо.

— Вот видишь, каковы последствия твоего безрассудного поведения.

— Сколько дней я проболел?

— Восемь.

— Почему меня перенесли сюда?

— Ты сам так захотел.

К постели подошел Треморель.

— Да, ты был изрядно буен, — сообщил он, — наотрез отказывался оставаться наверху и вообще бесновался, точно в тебя дьявол вселился. Однако тебе сейчас нельзя переутомляться. Постарайся уснуть и завтра встанешь здоровым. Спокойной ночи. Я иду спать, а в четыре утра приду сменить твою жену.