Преступление в Орсивале

При слове «отравители» граф де Треморель выпрямился, словно внутри у него сработала пружина, и простер вперед руки; взор его блуждал. В ответ на это движение Соврези мгновенно сунул руку под подушку, извлек револьвер и направил его дуло на Эктора со словами:

– Не подходи!

Ему показалось, что Треморель хочет на него броситься и, раз уж преступление открылось, прикончить, задушить его. Соврези ошибался. Эктор чувствовал, что сходит с ума. Миг – и он снова тяжело упал в кресло. Берта, которая была сильнее, попыталась извернуться, ей казалось, этот ужас можно рассеять.

– Тебе стало хуже, бедняжка Клеман, – пролепетала она, – тебя вновь одолевает эта чудовищная горячка, которая так меня пугает. Ты бредишь…

– Неужели у меня бред? – изумленно переспросил он.

– Да, мой любимый, к сожалению, у тебя вновь начался бред, он туманит твой бедный больной разум горячечными видениями.

Он посмотрел на нее с любопытством. Его не на шутку поражала ее отвага, возраставшая вместе с опасностью.

– Подумай сам, неужели мы, которые так тебе дороги, так любим тебя, неужели я…

Неумолимый взгляд мужа заставил, буквально заставил ее умолкнуть, слова замерли у нее на губах.

– Довольно лжи, Берта, – произнес Соврези. – Твои ухищрения бесполезны. Я не бредил и не спутал сон с явью. Яд существует на самом деле, и я мог бы тебе его назвать, даже не вынимая его у тебя из кармана.

Она отпрянула, словно рука мужа уже протянулась, чтобы вырвать у нее синий флакон.

– Я обо всем догадался и узнал яд с самого начала, потому что вы остановили выбор на одном из тех снадобий, которые хотя и не оставляют никаких следов, но вызывают неопровержимые симптомы. Помните, я пожаловался на привкус перца во рту? На следующий день я уже все понял – и одновременно со мной к истине был близок еще один человек. У доктора Р. возникли подозрения. – Берта пыталась что-то возразить. Соврези ее перебил. – Прежде чем прибегнуть к яду, – продолжал он с пугающей издевкой в голосе, – следует его изучить. А вы, оказывается, не знаете отравы, которой пользуетесь, не представляете себе ее действия. Невежды! Ведь этот яд вызывает невыносимые невралгические боли, непреодолимую бессонницу, а вы, глупцы, спокойно смотрите, как я сплю все ночи напролет. Подумать только! От вашей отравы должно леденеть тело и самая кровь в жилах, а я жалуюсь, что внутри у меня все горит, и вас это не удивляет. Вы видите, как у вас на глазах меняются и исчезают все симптомы, но и тут вам не приходит в голову усомниться. Да вы с ума сошли! Знаете ли вы, на что мне только не пришлось пуститься, чтобы рассеять подозрения доктора Р.? Я был вынужден умалчивать о муках, которые причинял мне ваш яд на самом деле, и жаловаться на воображаемые страдания, коих у меня не было, да и быть не могло. Я описывал обратное тому, что испытывал на самом деле. Вы погибли бы, но я вас спас.

Под градом все усиливавшихся ударов неукротимая воля преступницы начала слабеть. Уж не сходит ли она с ума? Не обманывает ли ее слух? Неужели муж и впрямь заметил, что она убивает его ядом, и ничего не сказал, даже обманул и сбил с толку врачей? Но зачем? Зачем?

Соврези несколько минут помолчал, затем заговорил снова:

– Я ничего не сказал, я спас вас, потому что жизнь моя кончилась. Да, в тот день, когда я узнал, что вы обманули меня, злоупотребили моим доверием, сердце мое разбилось, и этого уже не поправить. – Он говорил о собственной смерти, об отраве, которой его потчевали, с видимым равнодушием. Но на словах: «Вы обманули меня» – голос его изменился и дрогнул. – Сперва я не мог, не хотел поверить. Я не подозревал вас, я думал, что меня подводят органы чувств. Уверился же я только тогда, когда столкнулся с очевидностью. У себя в доме я превратился в одного из тех смехотворных и жалких тиранов, которые служат мишенью для насмешек и издевательств. И все-таки я был вам помехой. Ваша любовь нуждалась в большем просторе, в большей свободе. Вы устали сдерживаться, вам надоело притворяться. И тогда, вообразив себе, что моя смерть принесет вам свободу и богатство, вы задумали избавиться от меня посредством яда.

Берта и в самом преступлении была не чужда героизма. Все открылось, она сбросила маску. Теперь она попыталась выгородить своего сообщника, который был распростерт в кресле, как будто его поразило громом.

– Это я, все я! – воскликнула она. – Он ни в чем не виноват.

Бледное лицо Соврези побагровело от гнева.

– Ах, в самом деле! – воскликнул он. – Мой друг Эктор ни в чем не виноват! Значит, это не он в благодарность за спасение – нет, не жизни: он был слишком труслив, чтобы застрелиться, но чести – увел у меня жену? Ничтожество! Я протягиваю ему руку, когда он тонет, принимаю его у себя в доме, как любимого брата, и в благодарность за все благодеяния он затевает интрижку под моим кровом. Нет, не бурный блестящий роман, оправданием которому может послужить страсть и поэзия смертельного риска, но подлую, низкую буржуазную интрижку, воплощение пошлости…