Преступления без наказания

Дело в том, что верный «телохранитель» Коржаков в глазах президента явно превосходил руководителей ФСК – и Иваненко, и Баранникова, и Голушко, и Степашина. Как писал Евгений Стригин, «так бывает, когда личная преданность становится важнее нужности ведомства. Дело также было и в том, что эти две спецслужбы в определенной части были дублерами. А двум медведям в одной берлоге долго не усидеть. Однако различия у медведей все же были, и это, возможно, спасло ФСК от поглощения СБП. Название «Служба безопасности президента» подразумевало прежде всего защиту интересов самого президента как главы государства, а ФСК должна была защищать интересы всей страны. Это во-первых. А во-вторых, держать конкурирующие спецслужбы выгодно в целях взаимного контроля, когда во главу угла ставится прежде всего обеспечение личной власти, а не официально провозглашенные задачи. Особенно когда некоторые СМИ талдычат о необходимости конкуренции спецслужб…»

Тогда происходили странные события – в СБП Коржаков с Ельциным набирали новые кадры, а в ФСК работали старые сотрудники госбезопасности, служившие интересам великой, но уже разрушенной Красной империи. Именно они много потеряли в ходе горбачевско-ельцинских перестроек, которых всех скопом унизили в августе 1991 года и продолжали периодически унижать после этого. Такое не забывается, и это понимали и те и другие.

Вспоминаю осеннюю Лубянку девяносто первого, Лубянку, которой было отдано более двадцати лет службы нехилой борьбы с агентурой ЦРУ, «кротами», пробравшимися в некоторые подразделения Генштаба ВС СССР. В моем подразделении служили высокие профессионалы разных возрастов, которые участвовали в десятках операциях по разоблачению «оборотней в погонах». Это были шахтеры военной контрразведки. Какие-то хмурые, бородатые люди непонятного возраста с помятыми лицами то ли от недосыпания, то ли с доброго похмелья, ходили по коридорам главного штаба госбезопасности страны. Представлялись они из штаба Ельцина – комиссии Степашина.

В то время, в начале сентября 1991 года, он являлся председателем созданной совместным Указом президентов СССР и РСФСР Государственной комиссии по расследованию деятельности КГБ во время ГКЧП. Представители новых властей заходили в рабочие помещения и интересовались, где были и что делали сотрудники в конце августа этого года. Помню, трое зашли и ко мне в кабинет. Один из них, видно, старший, лет 25 от роду, указал перстом на небольшой портрет Дзержинского, висевший под электронными часами, и порекомендовал его снять.

– Лучше, если вы это сделаете сегодня, – проскрипел он.

– Не вы вешали его здесь и не вам приказывать его снимать.

– Ох, какой вы политически недальновидный!

– Какой есть…

Видя бесперспективность развития диалога с хозяином кабинета, они быстро покинули помещение, не спросив, где же я находился 19 августа.

После их ухода мне почему-то вспомнилось стихотворение затворника Коктебеля Максимилиана Волошина «Мир», написанное в 1917 году после революционных событий в Петрограде:

С Россией кончено… На последях
Ее мы прогалдели, проболтали,
Пролузгали, пропили, проплевали,
Замызгали на грязных площадях.
Распродали на улицах: не надо ль
Кому земли, республик да свобод,
Гражданских прав? И родину народ
Сам выволок на гноище, как падаль.
О, Господи, разверзни, расточи,
Пошли на нас огнь, язвы и бичи,
Германцев с запада, монгол с востока,
Отдай нас в рабство вновь и навсегда,
Чтоб искупить смиренно и глубоко
Иудин грех до Страшного Суда!

Но Бог не списывает грехи, он за них наказывает. Не успел Ельцин искупить иудин грех, но Страшный суд совершится или уже совершился над ним под символичным многотонным бетонным колпаком могилы за тот хаос, за ту пролитую невинную кровь, за развал великой Отчизны, за обнищание народа, за развал армии и флота, за… за… за все его политические загогулины.