Преступления могло не быть!

Водитель видел взволнованное лицо Ирины и не спрашивал ни о чем. Они почти успели. Сквозь решетку ограды Ирина увидела, как покачнулись вагоны, поплыли окна. Словно оглушенная, она выбежала на опустевший перрон.

Не зная номера вагона, она рванулась по ходу набиравшего скорость поезда. Она тянулась взглядом к окнам, тамбурам. Спотыкалась и бежала только бы не отстать.

Он окликнул ее из последнего вагона. На бегу она подняла голову и увидела Сергея. Свисая с последней ступеньки, он тянулся к ней рукой. Ирина на секунду поймала его пальцы.

— Я приеду… — задыхаясь, успела сказать она.

П. Витвицкий, подполковник внутренней службы. Жизнь начинается в тридцать

В тюрьму Алексей Ледяшкин попал в 1946 году за хищение хлебных карточек. Через четыре года его освободили. Он подался в Петропавловск-на-Камчатке, но осел в Иркутске. Однако грабежи снова привели его в тюрьму.

О свободе больше не думалось. Слепая озлобленность на самого себя и окружавших людей толкала на крайность: буду таким, чтобы все ползали у ног.

Пять раз судили Алексея. В тюрьмах и колониях прошла его молодость. Наступила зрелость. Семнадцать лет он думал лишь о том, где и что украсть, кого обмануть. Его коварство и жестокость к людям не знали предела. За это и кличку получил — «Леха-зверь». Воры безропотно подчинялись ему.

Когда воров собрали в одну колонию, Ледяшкин впервые растерялся. Сам ходил в столовую, сам беспокоился о пайке.

Однажды в барак вошла женщина. Коротко представилась:

— Я начальник отряда, Нина Михайловна Налетова.

Затем подробно рассказала о правах и обязанностях заключенных, сообщила, чем будут заниматься члены отряда.

— Вечером, — закончила Налетова, — политические занятия. Явка обязательна.

— А если я опоздаю? — съехидничал Лешка. — Что будет?

— То, что бывает за нарушение режима.

Женщина-воспитатель среди заключенных? Такого Ледяшкин еще не встречал. «Поживем — увидим», — осторожно решил он.

Соглашаясь идти в колонию, где собраны воры-рецидивисты, Налетова знала, что придется нелегко. Многие из ее подопечных не выходили из штрафных изоляторов, не раз совершали побеги, отказывались работать.

Налетова еще и еще раз перелистывала дела. Хотя бы в одном найти светлое пятнышко, зацепиться. Не утешили и личные встречи с заключенными. Уклончивые надменные ответы и даже насмешки. Порой не хотелось идти в зону. С чего же начать?

Навела порядок в жилой секции. Регулярно проводила собрания, политзанятия. Но чувствовала: в работе с заключенными требовалось что-то новое, необычное, что могло бы заставить думать, волноваться, переживать, к чему-то стремиться.

Как-то вечером Нина Михайловна вошла в секцию.

— Садитесь поближе. Хочу интересную статью почитать.

Заключенные нехотя повернулись в ее сторону.

— О чем, начальница?

— О добрых советских людях. Очерк писателя Сахнина «Чужие люди».

Очерк взволновал Нину Михайловну, и она читала его несколько дрожащим голосом. Сначала слушали плохо, потом увлеклись, притихли.

— Не верю, — заявил Ледяшкин. — Так в жизни не бывает.

— Давайте проверим, — неожиданно предложила Налетова. — Напишем самому Гришке Бродягину. Не ответит, обратимся в «Известия».

На второй день ознакомила заключенных с текстом письма. Согласились, что оно пойдет от имени Ледяшкина.

Ответ ждали долго. Алексей ходил петухом. На одном из политзанятий сказал:

— Умер ваш Гришка Бродягин. Как есть умер. Нет еще некролога в «Известиях»?

Но письмо все же пришло. Послушать его захотели даже из других отрядов. Фроликов, бывший вор, долго рассматривал конверт. Искал подделки, Почтовые штемпели отвергали сомнения.

— Читайте, Алексей Иванович, — вручила письмо Ледяшкину Налетова. — Вам оно адресовано.

— Что читать? И так все ясно, — уклонился тот.

— Читай, Леха, чего там! — зашумели со всех сторон.

— Дайте я прочитаю, — вызвался Фроликов.

Все притихли.

«Здравствуй, далекий и незнакомый Алексей Иванович! На третий день получил твое письмо. Ты спрашиваешь, правда ли, что я существую на этом свете, и верно ли, что нашлись люди, которые взяли к себе беспомощного инвалида. Все правда, Алексей Иванович! Не веришь, приезжай после освобождения в Новосибирск, встретимся с тобой. Рассказывать о себе не стану. Все так, как написано в газете.

Читал твое письмо родным, которые приютили меня. Огорчились они, что ты, молодой человек, в тюрьме находишься. Дед Осип (ему уже скоро восемьдесят) сказал: «Бродяга твой Алексей Иванович, вижу. Непутевый, наверно. Не верю, чтобы порядочный человек в такое время по тюрьмам прятался. Благо, не война, а то дезертира эдакого под полевой суд отдать надо бы». Когда я заканчивал ответ, дед снова подошел ко мне и заставил написать: «Спроси у него, сукиного сына, когда вообще арестанты переведутся. Знают ли они, вражьи дети, что мне из-за них коммунизма не дождаться».

Не обижайся, Алексей Иванович, на эти слова. Он старик очень добрый, но, видать, обида его взяла, что некоторые люди над молодостью своей глумятся.