Преступления прошлого

Перед собеседованием она представляла, как гуляет по этим, как две капли воды похожим друг на друга, садам, любуется цветущими изгородями, обсуждает с новой, настоящей подругой «Миддлмарч»[62] и «Войну и мир», или катается на лодке в компании красивого, но бездарного студента-медика, или просто наслаждается всеобщим вниманием: «Ой, смотри, Амелия Ленд, пойдем поболтаем с ней, она такая интересная» (или «с ней так весело», или «она такая хорошенькая», или даже «она такая оригиналка»), но всему этому не суждено было сбыться. Собеседование в Ньюнхеме оказалось сплошным унижением — комиссия была к ней добра, даже чересчур внимательна, словно Амелия нездорова или инвалид, но они задавали ей вопросы о произведениях и авторах, о которых она никогда не слышала, хуже, чем Спенсер и Поуп: к примеру, «История Расселаса, принца Абиссинского»[63] и «Последнему, что и первому» Рёскина.[64] Но Амелия считала литературой совсем другие книги — толстые романы («Миддлмарч» и «Война и мир», да), в которые можно уйти с головой и влюбиться. Так она очутилась в захолустном второсортном университете без претензий на элитарность. Зато там можно было вволю писать длинные сочинения о своем нежном романе с «Миддлмарчем» и «Войной и миром».

Вернулась Джулия и плеснула себе еще джина. Она действовала Амелии на нервы.

— Я думала, что ты в ванной, — раздраженно сказала Амелия.

— Я в ванной. Какая муха тебя укусила?

— Никто меня не кусал.

Амелия взяла чай в гостиную и включила телевизор. Сэмми залез к ней на диван. Показывали какое-то реалити-шоу со знаменитостями. Она не узнавала никого из знаменитостей и не находила ничего реалистичного в устраиваемых ими драмах. Ей не хотелось идти в постель, не хотелось спать в холодной комнате Сильвии, где в окно падал свет уличного фонаря, а по стенам с крыши ползла сырость. Может, перебраться в комнату для гостей? Насколько Амелии было известно, там никто никогда не спал. Или мать проклянет ее из могилы? Если бы их мать стала привидением — хотя Амелия, разумеется, не верила в привидения, — она поселилась бы именно в гостевой спальне. Она представила, как мать лежит на узкой кровати, на белом покрывале, давно покрывшемся пятнами плесени, коротает дни, листая журналы, поглощает шоколадные конфеты и бросает фантики на пол, навеки освободившись от домашних хлопот. А может, поспать у Оливии? Получится ли? Сможет ли она лежать в маленькой кровати, смотреть на свисающие клочьями обои с героями детских стишков и не умирать от тоски?

Кто же забрал Оливию? Может, это Виктор в ночи прокрался по лужайке и выгреб ее из палатки своими ручищами-лопатами, пока Амелия спада? Ее собственный отец? Почему бы и нет, такое ведь случается сплошь и рядом. А Голубого Мышонка оставил себе в качестве ужасного сувенира? Или этому есть более невинное объяснение? (Но какое?)

Они всегда утешались мыслью, что Оливия не умерла, а живет где-нибудь в другом месте, другой жизнью. За долгие годы они втроем сочинили целую легенду о том, как Оливию похитила в ночи сказочная незнакомка вроде Снежной королевы, только добрая и заботливая — и из королевства с более умеренным климатом. Она страстно мечтает о дочери и выбрала Оливию, потому что та была во всех отношениях совершенством. Эта вымышленная Оливия росла в самом наироскошнейшем раю, какой только могло создать девичье воображение: укутанная в шелка и меха, объедающаяся пирожными и конфетами, в окружении собак, котят и (почему-то) павлинов, она купалась в ванне из золота и спала на кровати из серебра. И хотя они знали, что Оливия счастлива в своей новой жизни, им верилось, что однажды ей позволят вернуться домой.

Они росли, и Оливия росла вместе с ними, и, только когда Джулия достигла полового созревания (энергии, которую вырабатывали ее гормоны, хватило бы на освещение средних размеров города), сказочная жизнь младшей сестры поблекла. И все же она настолько прочно встроилась в сознание Амелии, что ей до сих пор было трудно поверить, что Оливия, возможно, все-таки мертва, а не живет где-нибудь в аркадском домике, достигнув тридцати семи лет.

В гостиную вошла Джулия и плюхнулась на диван между Амелией и Сэмми, где для нее заведомо не было места.

— Уйди, — сказала Амелия.

Джулия вытащила плитку шоколада и отломила кусок для Амелии и еще один для собаки.

— Нет, ну, теоретически Оливия же может быть жива. — Джулия как будто подслушивала ее мысли (какой ужас). — Может быть, ее похитили люди, которые хотели ребенка и вырастили ее как свою дочь, а нас она забыла, забыла, что она — Оливия, думает, что она, например, Шарлотта…

— Шарлотта?

— Ну да. А перед смертью ее похитители рассказали ей, кто она на самом деле: «Шарлотта, ты — Оливия Ленд, ты жила на Оулстон-роуд в Кембридже. У тебя есть три сестры: Сильвия, Амелия и Джулия».

— Как правдоподобно, Джулия.

Амелия переключала каналы, пока не наткнулась на «Вперед же, странница».[65] И Джулия сказала:

— О! Оставь это.

— У тебя ванна переполнится.

— Милли?

— Что?

— Ты спрашивала насчет Виктора…

— Да?