Преступления прошлого

«Милли, тебе намазать булочку медом?» А теперь принялась разглагольствовать про Роберта Брука, дескать, он разгуливал нагишом. Может, она уже заткнется наконец или хоть сменит тему? А ведь приятно, на самом деле, сидеть вот так в шезлонге, во фруктовом саду, нежась на солнышке, — вот бы остаться здесь наедине с Джексоном, без Джулии, чтобы он подливал ей чаю и намазывал булочки маслом, но нет, тут же Джулия со своей грудью, которая чуть не выскакивает из лифчика, когда она тянется и поливает ему булочки медом (странно, что не слюной). А красивый лифчик, белый, в кружавчиках, — почему у Амелии никогда не было такого белья? Несправедливо.

Позапрошлой ночью она выставила себя полной дурой («Мистер Броуди, так вы женаты?»), словно обманутая девица из сентиментального викторианского романа. Он так на нее посмотрел — явно подумал, что она бредит. (Может, она и бредила.) Такой стыд, она не могла даже взглянуть на него, спасибо, на ней солнечные очки и шляпа. (Интересно, а они придают ей ну хоть капельку таинственности и загадочности?) Его красивое лицо все в синяках (ладно, конечно, она на него смотрела), ей хотелось его утешить, прижать к себе и баюкать между грудями (а они у нее не меньше, чем у Джулии, хоть и не в горизонтальной плоскости). Но этому ведь не суждено случиться?

Так вот, она их видела. Других. Джексон с Джулией подумали, что это всего один мужчина, который читал «Начала математики», но она видела других, человек семь-восемь, все голышом, как и тот, с «Началами математики». Парочка бултыхалась в воде, а остальные болтали, расположившись на берегу в благостных позах, точно участники идеальной пасторальной сцены. Натуристы? Амелия внезапно вспомнила, как купалась в реке, как ее согретое солнцем тело плавно двигалось в прохладной, прозрачной воде. И ощутила острую физическую потребность, будто голод. Почему она заперта в этом неуклюжем, дряблом теле, почему нельзя вернуть себе то тело, что у нее было в детстве? Почему нельзя вернуть детство?

А может, это были ситуационисты,[118] творили свое странное искусство, безразличные к тому, увидит их кто-нибудь или нет. Или члены какого-нибудь культа? Нудистский шабаш? Большинству из них на вид было за сорок, и тела их не отличались красотой: жирные бедра и отвисшие ягодицы, седые волосы на лобке, родинки, веснушки, старые послеоперационные шрамы, а некоторые были все в складочку, как неаполитанские мастифы. У всех был ровный загар, значит, чем бы они там ни занимались, делали они это регулярно. А потом они скрылись за поворотом реки, исчезли, как сон.

Амелия тяжелой поступью обогнала Джулию, потому что была недовольна ею вообще и из-за вчерашнего речного флирта с Джексоном в частности. Джулия бежала, чтобы не отставать, но тут послышалась мелодия фургона с мороженым. «Чу, полночный перезвон!» — воскликнула Джулия. «Едва ли это уместная аналогия», — возразила Амелия, но Джулия отреагировала на зов колокольчика, как собака Павлова, и рысцой помчалась на поиски мороженого.

Амелия зашагала дальше, через «Христовы земли», бросив презрительный взгляд в сторону Розового сада памяти принцессы Дианы. И к чему весь этот ажиотаж вокруг принцессы Дианы (живой или мертвой)? В память об Оливии не было ни памятника, ни розового сада, ни скамейки — даже надгробия на пустой могиле. Вдруг, откуда ни возьмись, появилась бездомная девушка с канареечно-желтыми волосами. Она схватила Амелию за руку и потащила назад по дорожке, и Амелия подумала, что ее грабят, какой абсурд, и хотела позвать на помощь, но обнаружила, что у нее пропал голос, как в ночном кошмаре. Она озиралась, ища Джулию — Джулия бы спасла ее от этой желтоволосой, в детстве она кому хочешь могла задать жару, — но девушка продолжала тащить ее по дорожке, как упрямого ребенка. Нелепая ситуация. Амелия была по крайней мере в два раза крупнее своей похитительницы, но девушка действовала с неожиданной решимостью, кроме того, она была грязная, и бездомная, и наркоманка, и, возможно, умственно отсталая, и Амелия ее испугалась.

Собака желтоволосой бежала рядом, беспрестанно подпрыгивая и активно выражая участие. Если бы девушка хоть на секунду ослабила хватку, Амелия отдала бы ей кошелек, сумочку или что там она хотела. Амелии на ум пришли слова «кошелек или жизнь» (вот уж действительно, мозг выкидывает странные фокусы в стрессовой ситуации). Разбойница с большой дороги — вот кто она. Они, кстати, бывают на самом деле? Или это как пираты и бароны-разбойники — скорее миф, чем правда? Что еще за бароны-разбойники? Но разбойница не говорила: «Кошелек или жизнь», она говорила то же, что и обычно: «Помогите мне».

Нет, не так. Она говорила: «Помогите ему, помогите ему», указывая на толстого человека на скамейке, который хрипел так же, как Виктор перед смертью, только Виктор пассивно задыхался, а толстяк на скамейке сражался с воздухом, загребая его руками. «Помогите ему», — повторила желтоволосая, но Амелию как парализовало. Она стояла и смотрела на умирающего толстяка и, хоть убей, не понимала, как ему помочь.